Ги де Мопассан - Любовь

рассказывал мне, какие распоряжения он сделал насчет охоты, предстоявшей нам нынешней же ночью.

Мы выйдем из дому в половине четвертого и в половине пятого будем на месте. Там сложена изо льда хижина, в ней мы будем спасаться от жестокого предрассветного ветра, который словно заряжен холодом и вгрызается в кожу, как пила, режет, как острый нож, прокалывает, как ядовитое жало, щиплет, как щипцы, обжигает, как огонь.

— Ну и холодище, — говорил мой хозяин, потирая руки. — Просто не помню такого: шесть часов вечера — и уже двенадцать градусов ниже нуля.

Сразу после обеда я забрался в постель и уснул при свете пламени, пылавшего в камине.

Ровно в три меня разбудили. Теперь уже и я надел на себя овчинную шубу, а Карл — медвежью доху. Мы выпили по две чашки обжигающе горячего кофе, сопроводили их двумя рюмками коньяку и вместе с лесником и двумя нашими псами, Плонжоном и Пьерро, отправились в путь.

Не успел я выйти на улицу, как тут же продрог до костей. В такие ночи кажется, будто на земле все вымерло от холода. Ледяной воздух так упруг и неподатлив, что причиняет острую боль; он неподвижен, он застыл и смерзся, он кусает, пронизывает, иссушает, насмерть разит деревья, кусты, насекомых, даже пичуги падают с веток на окаменевшую почву и сами тут же окаменевают, убитые морозом.

Луна в своей последней четверти побледнела, поникла и до того, чудилось, обессилела в своей выси, что от слабости уже не способна двигаться и теперь навеки останется там, над нами, тоже сраженная, парализованная безжалостным холодом небес. Она лила на мир тусклый, безрадостный свет, то мертвенно-голубое сияние, которым озаряет нас каждые четыре недели к концу своего воскрешения.

Мы шли с Карлом бок о бок, ссутулившись, руки в карманах, ружья под мышкой, шагали совершенно бесшумно — наша обувь была обмотана шерстяными тряпками, чтобы не скользить на речном льду. Взглядывая на собак, я всякий раз видел белый пар их дыхания.

Довольно быстро добравшись до болота, мы свернули на проложенную меж сухих камышей тропку, которая шла, углубляясь в этот низкорослый лес.

Мы задевали локтями длинные перепутанные стебли, нам все время сопутствовал их легкий шорох, и глубокое, ни с чем не сравнимое волнение, которое всегда рождают во мне болота, овладело мной с особенной силой. Это болото было мертво, убито холодом, иначе мы не шли бы по нему среди иссохших камышей.

За поворотом одной из тропок я неожиданно увидел сложенную для нас ледяную хижину. До пробуждения перелетных птиц оставалось еще около часу, поэтому я тут же вошел туда и, завернувшись в одеяло, попытался согреться.

Растянувшись на спине, я разглядывал перекошенную луну, которая сквозь полупрозрачные стены нашего полярного жилища казалась четырехрогой.

Но холод, исходивший от замерзшего болота, от этих стен, от бескрайнего небосвода, до того меня пробрал, что я никак не мог унять кашель.

Карл встревожился.

— Лучше уж нам распугать дичь, чем тебе простудиться, — сказал он. — Сейчас мы разведем огонь.

Он велел леснику нарезать камыша.

Мы сложили его кучей посреди хижины, в которой вверху было оставлено отверстие для дыма и, когда багряное пламя заиграло на блестящих, как стекла, стенах, они начали подтаивать, чуть-чуть, еле заметно, словно покрылись потом.

— Иди-ка сюда, взгляни! — крикнул снаружи Карл.

Я вышел и остолбенел от изумления. Наше конусообразное жилье превратилось в гигантский алмаз с огненной сердцевиной, неведомо как возникший на замерзшем болоте. Внутри этого алмаза чернели два причудливых силуэта — наши собаки, разлегшиеся у костра.

Но тут над нами пронесся крик — щемящий, затерянный, бесприютный: отблеск пламени разбудил птиц.

Меня всегда глубоко волнует этот первый возглас пробуждающейся, еще незримой жизни, который так мгновенно возникает и далеко отдается в мглистом воздухе, прежде чем на горизонте забрезжит первый луч зимнего утра. Когда в ледяной рассветный час я слышу ускользающий на птичьих крыльях крик, мне неизменно кажется, будто это вздох души самого мироздания!

— Погасите костер. Рассветает, — сказал Карл.

Небо и впрямь уже побледнело, и по нему, как длинные, быстро исчезающие тени, проносились стаи диких уток.

Сумрак прорезала вспышка — это выстрелил Карл; собаки рванулись на поиск.

И с этой минуты, стоило появиться над камышовыми зарослями расплывчатому пятну пролетающей стаи, мы оба — то он, то я — поочередно стреляли, а Пьерро и --">