Герман Банг - У дороги

фотографию и обернула ее папиросной бумагой.

— Милочка, — сказала она. Луиса-Старшенькая; «моя единственная», обозлилась:

— Пф, может, еще дашь ему с собой музыкальный ящик. Чтобы наигрывал «мелодии милочки»…

У Луисы, «моей единственной», была дурная привычка передразнивать маму, когда что-нибудь было ей не по нраву.

Вдова молча положила портрет между двумя носовыми платками:

— Пусть увезет с собой частицу дома…

…Бай поднял портрет с пола и долго смотрел на него увлажнившимися глазами.

Семейство Абель встречало Бая на станции. В доме убрали, как перед праздником. Висели накрахмаленные занавески, пахло чистотой.

Бай восседал за столом на диване.

— В гостях хорошо, а дома лучше, — говорил он. — Дома, в родном гнезде.

Он пил и ел так, словно с самого отъезда у него во рту не было маковой росинки.

Фру Абель долго и любовно глядела на «нашего дорогого путешественника» и даже прослезилась.

Бай рассказывал о поездке.

— Театры, — говорила вдова.

— Разгар сезона…

— И памятник купил… бешеные деньги…

— Тут уж не приходится считаться, — говорила вдова. — Последний знак любви.

— Вот-вот, я так и сказал Кьеру… последний знак любви, — поддакивал Бай.

Луиса-Старшенькая изощрялась во все новых и новых сюрпризах.

— Не глядите, — приказала она и закрыла Баю глаза, а вдова тем временем снимала крышку с очередного блюда — рагу.

— Чего она только не наготовила, — с улыбкой сказала вдова. — Моя старшенькая.

— Все мы домашние животные, — сказал Бай. Он положил обе руки на стол и вкушал отдых с видом счастливого довольства.

Был октябрь. К приходу вечернего поезда на платформе собралось очень много народу. Пришла старушка Иенсен, пастор со своими домашними и мельничиха с дочерью.

Вдова Абель собиралась уезжать, чтобы устроить гнездышко для своей Малютки-Иды.

— Луиса приедет позже, — говорила вдова и стискивала ладонями голову своей «единственной». — Она у меня домоседка.

— Она приедет к самой свадьбе, — говорила вдова. Свадьбу должны были сыграть в доме «моей сестры, статской советницы».

— Там они обрели друг друга, — говорила вдова. Объявили о приближении поезда. Бай принес багажную квитанцию и билет.

— Он — мое провидение, — сказала вдова и закивала ему. За лугом показался поезд.

— Кланяйтесь Иде, — сказал старый пастор. — Мы будем думать о ней в день ее свадьбы.

— О, мы знаем, — отвечала вдова. — Мы знаем, что у нас есть друзья. — Она была растрогана и раздавала поцелуи направо и налево.

— Ах, — говорила она, — я еду навстречу утрате… Поезд прибыл.

— Ну же, милая фру, — сказал Бай. — Пора.

— Ах… моя Луиса. Берегите ее… Бай уже затолкал вдову в купе…

— До свидания, фру Линде… до свидания… Луиса вскочила на подножку — «поцеловаться»…

— Последний раз, — говорила она.

— Луиса, — кричала вдова. Поезд тронулся.

Бай подхватил на руки Луису, «мою единственную»…

И все кивали и махали, пока поезд не скрылся из глаз.

Пастор Линде с домочадцами и мельничиха с дочерью шли по дороге к дому.

Луисе-Старшенькой зачем-то понадобилось заглянуть в почтовый ящик, и она ворвалась впереди Бая в контору. Их громкий хохот разносился по всей платформе.

Старушка Иенсен понуро прислонилась к столбу семафора. Стрелочник Петер унес с платформы бидоны с молоком и перевел стрелку. А фрекен Иенсен все еще стояла одна-одинешенька, прислонившись к столбу.

…Пастор с Женой и дочерью вернулись домой.

Старый пастор сидел в гостиной с Агнес, пока матушка заваривала чай.

Было сумеречно. Пастор едва различал фигуру дочери, сидевшей за фортепиано.

— Спой что-нибудь, — попросил он.

Пальцы Агнес медленно прошлись вверх и вниз по клави-атуре. И своим низким грудным голосом она негромко запела песню о Марианне:

Здесь, под камнем, схоронили,

Нашу Марианну

Ходят девушки к могиле

Бедной Марианны.

В темной комнате стало тихо.

Старый пастор дремал, сложив руки на коленях.

--">