Антон Антонович Дельвиг - Прозаические планы идиллий

его алы, как розы, богаты словами и звуками сладкими. Поцелуй меня, Дафна, ты скоро не будешь охотно меня целовать, поцелуи Микона приятнее будут!" – "И полно смеяться, подруга лукавая! Зачем понапрасну вводить меня в краску. Ну что мне Микон? он хорош? Что нужды? я к нему равнодушна". – "Зачем же краснеешь?" – "Поневоле краснеешь! Ты все ко мне пристаешь! Ты все говоришь о Миконе. Все Микон да Микон! а он что мне?" – "Зачем же ко мне ты прижалась прекрасною грудью? Зачем она дышит теперь так неровно, так пламенно? Послушай: что если б Микон, гонясь за заблудшей овцой, очутился вот здесь, здесь на береге?" – "Ах, я бы утопилась!" – "Правда, и я бы то же сделала! Но однако скажи, отчего мы это бы сделали? Что мы платьем дурного скрываем? Посмотри и признайся – не прекрасны ль мы обе без платья. Поплывем, не приятно ли персям касаться прохладных уступчивых струй ‹…›

Автограф ИРЛИ

ОТСТАВНОЙ СОЛДАТ

(Русская идиллия)

Солдат. Так не звезда мне из лесу светила, а это вы, ребята, развели огонь и варите кашицу на ужин. Ну, хлеб да соль.

Пастухи. Хлеба кушать, служивый.

Солдат. Благодарю. Я устал порядком. Ну, костыли мои, приотдохните, рядом я положу вас на траву и подле вас присяду. Верст пятнадцать я в этот вечер сделал.

Пастухи. А издалека ли идешь ты, служба?

Солдат. Да из Литвы, из виленского лазарета. Едва из матушки России мы выгнали врага и на чужую землю вышли, я ноги-то и лишился. Без памяти меня до Вильны довезли, там с год лечили, и в чистую отставку отпустили. Теперь бреду кой-как на костылях за Курск на родину к жене и сестрам.

Пастух. На, обопрись мне на руку, чтоб легче опуститься. Да не сюда, а на тулуп развернутый ложися.

Солдат. Спасибо, господь тебе заплатит. Ах, братцы, что за рай земной у вас под Курском! Я в этот вечер десятком лет помолодел, теплом и запахом целебным надышавшись. На воздухе родимом легко мне, любо, как рыбке в речке. Во многих землях бывал я. Нанюхался весны и лета. В иных краях земля благоухает, как офицер гвардейский на параде, как ручка генеральши в светлый праздник. Дорого и чудно, да не мило. А здесь всем телом дышишь, во все суставчики вбираешь простой, но сладкий, теплый запах, здесь нежишься, как в старинной барской бане. Здесь спать не хочется, играл бы до утра в девичьем хороводе.

Пастухи. И мы, земляк, охотно б поиграли, да лих нельзя. Село далеко, и на одних собак опасно положиться и стадо кинуть без присмотра. Что делать? вот и кашица поспела. Перекрестясь, поужинаем. А после, пока ко сну тебя не клонит, то расскажи нам (говоришь ты складно) про старое твое бытье, житье. Я чай, везде бывал ты? Все видел, и домовых, и ведьм, и леших, и маленьких людей, живущих у края самого земли, где небо так уж низко, что может всякий гвоздь вколотить в него и платье на том гвозде повесить.

Солдат. Эх, вздор какой понес ты, малой! Уши вянут, замолчи. Вам бабы старые, за печкой сидя, врут, а вы и верите. Какие черти встретятся крещеному солдату? А ныне человек опасней беса. Другие чудеса мы видели, и то не в ночь до петухов, а днем они в очах пред нами совершились. Вы слышали ль, как бог за матушку Россию заступился? Как сжалился он над Москвой горящей, над бедною землей, покрытой вражьими полками, как потопом, и в помощь нам послал зиму лихую, зиму с трескучими морозами, какие лишь бывали в Николин день да около крещенья. Нам весело, а немцам не до смеха! И горько, и смешно об их побеге вспомнить. От холода окутались чем попало, кто душегрейкой, кто ризою поповской, кто мешком или рогожей, как будто собрались о святках на игрище, и кинулись скорее восвояси. Не тут-то было. Мороз схватил их, заставил дождаться грозного последнего суда на месте преступленья, кого у церкви, им ограбленной, кого на выжженном селе. Так, бывало, окончив трудный переход, сидим мы вокруг огня и варим щи, а около, как стадо уснувшее, лежат замерзлые французы. Да как лежат! Когда б не мертвое молчанье и сизые‹?› их лица, подумал бы – живые на биваке комедию ломают. Кто голову уткнул в костер потухший, кто лошадь на себя взвалил, другой ее копыто гложет, те же крепко обнялись, как братья, и, как враги, друг друга укусили.

Пастухи. Ух, страшно!

Солдат. Между тем курьерский колокольчик, вот как теперь, и там звенит, и там прозвякнет на морозе. Со всех сторон в Москву и Питер везли известье о победах.

Пастух. Э, братцы, вот показалась и тележка, и офицер на ней, извозчику о чем-то говорит. Извозчик удерживает лошадей, не хочет ли --">