Мирослава Шапченкова - Слова. Рассказ из сборника «Московские сны»

недостаточно.

«И это все? — хитро прищурившись спрашивала комната, — Вася, какие трамваи, какая заря? Подойди, загляни в меня.

Я — суть всего».

И как ни противно ему это было, он встал. Подошёл к серой двери. Открыл ее.

И вошёл.

Мрак.

Щелк.

Вспыхнул свет.

Яркая лампочка.

Железные полки.

Бледный свет.

Стопки газет.

Нет, это не морг газет.

Вася вдруг осознал.

Это просто морг.

Из этой комнатки на него смотрела — смерть.

* * *

Она посмеивалась и говорила ему: кому нужны твои статьи и твои слова?

Ты их напишешь, а их положат на железную полку.

Ты умрешь и тебя положат на железную полку.

А потом сожгут.

Нет ни зари, ни трамвая, ни фонарей, ни света.

Есть только этот свет.

Синеватый.

Мёртвый свет.

Вася не помнил, как в тот день добрался до дома. В грохочущем вагоне ему больше ничего не хотелось описывать. Он просто приехал домой, лёг и провалился в чёрный сон.

* * *

На следующий день ему стало легче. Вася пообещал себе больше никогда не ходить в эту комнату. Он писал эксклюзив на первую полосу и общая суета редакции отвлекла его.

Но опять настала ночь.

И он снова — один в редакции.

И опять — какая-то навязчивая идея заставила его туда идти.

Он решил посмотреть страху в глаза.

Вспыхнул свет.

Голая лампочка.

Железные полки.

Снова — смерть.

И так — каждый день.

* * *

Спустя время Вася начал глубже копаться в том, что произошло. Он стал искать причину своей реакции на эту комнатку.

И вдруг нашёл ее.

Эта комната о чем-то говорила ему. Он стал прислушиваться — и через неделю расшифровал ее таинственный беззвучный голос.

Что же она шептала? Она говорила о том, что его работа бессмысленна. Что все эти заметки, которые они пишут, ничего не изменят в этом мире. На завтра их все забудут. «И что — это все, что останется после тебя?» — брезгливо спрашивала комната. Только через десять лет какой-нибудь новый Боря скажет новому Васе пойти посмотреть в архивную комнатку и там бедный Вася 2.0 вытащит из-под тонны газет придавленную газету, на которой будет, как на надгробии, написано имя Васи первого… и это все? Это все, что останется после тебя?

И Вася понял — это знак.

Знак того, что он не должен разменивать себя на заметки. Сама судьба говорила ему: Вася, какие заметки, Вася, ты что? Очнись, алло. Ты гений. Ты должен Писать. Ты гений, а гении рождаются не так часто, чтобы тратить себя на всякую ерунду.

И Вася послушался тихого таинственного голоса, шептавшему ему из-под мертвых газет.

И он стал писать — и делал это так, будто отчего-то пытался убежать.

* * *

Ведь Вася, наконец, понял, для чего он писал.

Не мир он хотел запечатлеть — мир как стоял, так и будет стоять — а себя, свое восприятие этого мира.

Свой дух.

Он всем нутром ощутил свою смертность и желание вложить свою жизнь во что-то, в чем она сохранится. И он стал отчаянно писать, он верил, что именно это сделает его бессмертным. А Вася теперь чувствовал, что весь его организм жаждет бессмертия — как жаждет воды и воздуха. Это была физическая потребность. Он не хотел быть мёртвой газетой, которую положат на железную полку.

Но так как писательство — кропотливая работа и требует спокойствия, а Вася был очень беспокойным пациентом, то писать он стал все хуже и хуже. Если раньше он разумно относился к тексту, то теперь хотел сделать каждый отрывок гениальным, и от этого его бедные отрывки становились перегруженными эпитетами, метафорами, философскими глубокомысленными мыслями, так что, если бы у его отрывков были бы ноги, они бы давно удрали от Васи, как подопытные кролики. Но Вася чувствовал такой прилив писательской ажиотации, что уже не сомневался — он гений и пишет под диктовку высшего существа.

В один день он решил остановиться — и все перечитать.

Он читал долго. Читал все, что написал за последний месяц. С ужасом он перечитывал страницу за страницей, страницу за страницей, и понимал, что ничего, абсолютно ничего из этого никому нельзя показать — это было падение. Стиль был ужасный, голос автора — писклявый, будто текст писала истеричная женщина, от которой ушёл муж. А в своих философских мыслях он уже и сам не мог найти ни одной мысли. Нет, не под диктовку высшего духа, а под диктовку какого-то черта писал все эти отрывки Вася.

Со страхом он решил открыть старые свои отрывки. И стал их --">