Михаил Юрьевич Лермонтов , Иван Созонтович Лукаш - Штосс: Повесть с продолжением

камердинером, осенился такой любовью, что дыхания и света ее, как думал Лугин, достанет еще на тысячи тысяч человеческих жизней и после него, на веки веков.

Комментарии

Иван Созонтович Лукаш (1892–1940) – прозаик, поэт, драматург, критик, художник-иллюстратор. Родился в семье отставного ефрейтора Финляндского полка, участника русско-турецкой войны, работавшего швейцаром в петербургской Академии художеств. Окончил юридический факультет Санкт-Петербургского университета. Дебютировал как поэт-эгофутурист (сб. Цветы ядовитые, 1910). В период Гражданской войны воевал в Добровольческой армии, печатался в газ. Юг России, Голос Таврии. В эмиграции с 1920 г., жил в Турции, Болгарии, Чехии, с 1922 г. в Берлине. В конце 1925 г. переехал в Ригу и до весны 1927 г. был соредактором газеты Слово; в том же году перебрался в Париж, где стал сотрудником газ. Возрождение. Широко публиковался в эмигрантской периодике, выпустил ряд сборников рассказов и очерков, несколько исторических романов.

Лаконичная повесть И. С Лукаша «Штосс» не привлекла в свое время никакого внимания присяжных лермонтоведов. В «Лермонтовской энциклопедии» (1981) о ней нет ни слова, возможно, по причине эмиграции и политических взглядов автора. Повесть осталась практически неизвестна и читателям (как, впрочем, и значительная часть наследия Лукаша, высоко ценимого в эмиграции и недооцененного на родине). Единственное зарегистрированное переиздание состоялось на страницах казахстанского журнала Простор (№ 6, 1989).

Повесть, увидевшая свет в декабре 1932 г. на страницах газеты Возрождение, была не первой попыткой Лукаша так или иначе продолжить классиков. За десять лет до этого, в берлинском сборнике рассказов «Черт на гауптвахте», он опубликовал рассказ «Карта Германна», своеобычное продолжение пушкинской «Пиковой дамы». Но, говоря о продолжениях, нужно и оговориться: Лукаш нигде не выступает прямым продолжателем и никогда не подхватывает на полуслове оборванный предшественником текст. Его Германн – лишь призрак, пушкинский сюжет повторен в декорациях рубежа веков. С такой же свободой Лукаш действует и в «Штоссе»: местами цитирует, местами пересказывает лермонтовский отрывок, делает самого Лермонтова героем повествования и знакомцем героя, художника Лугина и, наконец, дает в своей повести не что иное, как анализ лермонтовского фрагмента – и одного из основных мотивов русского романтизма в целом. Вынесенная в подзаголовок его «Штосса» романтическая повесть – не обозначение жанровой принадлежности, а указание на предмет анализа.

Проще всего, должно быть, увидеть в Лугине незадачливого игрока, запутавшегося в дьявольских сетях – и прочесть весь лермонтовский отрывок как историю рокового поединка романтического влюбленного одиночки с судьбой, как рассказ о большой игре. Такова, в конце концов, «Пиковая дама», откуда вышел и лермонтовский «Штосс». Таковы «Призраки» – опубликованное в 1897 г. продолжение «Штосса», написанное неким «князем Индостанским»^[1].

Лукаш видит в Лугине – автопортрет Лермонтова: от физического, телесного сходства, фатальной некрасивости, недоверия к женщине и неверия в возможность стать объектом любви до единого для обоих «неясного, темного и тяжелого чувства» обделенности и «обиженности естеством». Он решительно отметает представление о Лугине-игроке – автопортрет Лермонтова может быть только изображением устремленного к идеалу художника. Кажущийся на поверхностный взгляд необязательным лермонтовский фон – Италия, маленькие картины, наброски женской головки – выходит на передний план.

Так же решительно Лукаш расправляется с дьявольщиной. Его старичок-картежник – отнюдь не мелкий бес или демон, а чарующая Габриель, наделенная именем архангела – не призрак, морок «князя Индостанского». Штосс у Лукаша – воплощение тенет, тварной косности самой материи; фигура Габриель – олицетворение традиционной для русского романтизма «падшей Софии». Ее освобождение из плена становится делом жизни Лугина; путь к нему, по Лукашу, лежит через религиозное прозрение.

Лукаш вряд ли прошел мимо созвучия Лугин-Лугаш, тем более усиленного «Защитой Лужина» (1929-30) его друга и соавтора В. В. Набокова. С другой стороны, прозрачность, просквоженность Лугина из повести Лукаша сказалась, как нам кажется, в Цинциннате Ц. из набоковского «Приглашения на казнь» (1935–1936).

А. Шерман

«Штосс» М. Ю. Лермонтова публикуется --">