Камилу Каштелу Бранку - Падший ангел

готовясь получить докторскую степень in utroque jure.^{8} Однако отец его умер, а мать воспротивилась предполагаемому поступлению в университет, чтобы не оставаться одной в родовом доме в Касарельюше. Калишту, будучи примерным сыном, отказался поэтому от ученой карьеры и отчасти посвятил себя управлению домом, хотя гораздо больше его привлекала находившаяся в нем обширная библиотека. Некоторые книги были унаследованы им от предков по отцовской линии, но в основном они перешли к нему от докторов церковного права, каноников, членов высшего духовного суда,^{9} соборных настоятелей, викариев, архидиаконов и епископов — высокоученой родни его матери.

Едва достигнув двадцати лет, новый хозяин Агры женился на своей троюродной сестре, доне Теодоре Барбуда де Фигейроа, наследнице майората Траванка. Эта дама была на редкость предусмотрительной и искушенной в ведении домашних дел, однако более неученой, чем это необходимо, чтобы сохранять природный здравый смысл.

После объединения двух майоратов владения Калишту стали самыми обширными в округе. По истечении десяти лет они зримо процвели, и большую роль в этом сыграли как экономия, которой хозяин майората подчинил свои удовольствия, так и скупой и алчный нрав доны Теодоры.

«Не постой за клин, не станет и кафтана», — часто говаривала хозяйка Траванки. Храня неколебимую верность любимой пословице, она всегда латала и штопала с таким совершенством, что вызывала справедливое восхищение в семье и служила примером для подражания на четыре лиги^{10} в округе, а то и больше.

И пока она штопала ширму или поднимала спустившиеся петли на чулке, ее муж до глубокой ночи читал, засыпая над фолиантами, а проснувшись, требовал отчета о доверенных супруге богатствах.

Духовную пищу Калишту Элоя составляли хроники, церковные истории, биографии прославленных мужей, законы старых времен, форалы,^{11} ученые записки Королевской Академии истории,^{12} труды по нумизматике и генеалогии, летописи, поэзия, несшая на себе отпечаток старинных вкусов, и т. д.

Что касается иностранных языков, то из живых он знал только французский, причем весьма поверхностно. Зато по-латыни Калишту Элой говорил, как на своем родном языке, и свободно переводил с греческого.

Его отличная память, развитая к тому же упорным и прилежным учением, никогда не подводила сего знатока древней истории и хранителя мельчайших подробностей касательно событий и персонажей португальской истории.

Все ученые мужи провинции Траз-уж-Монтеш считали его мнение непререкаемым при расшифровке надгробных надписей или при восстановлении связи времен и деяний, о которых спорили противоречащие друг другу авторы.

Его сведения о родословных древах и о знатных семьях никогда не оставляли места даже малейшему сомнению. Калишту всегда был готов потревожить прах людей, покоящихся в могиле уже семьсот лет, и подтвердить, что в 1201 году дон Фуаш Менду женился на дочери цехового мастера, а дона Дорзия запятнала себя, заключив злополучный брак с оруженосцем своего брата дона Пайю Рамиреша.

Окрестные дворяне, уязвляемые его жалом, по мере сил старались опозорить род Беневидешей, распространяя сплетню, что среди его членов был некий священник — отчаянный бабник, пьяница и обжора, которого святой архиепископ брат Бартоломеу душ Мартиреш^{13} однажды спросил, как его зовут. А когда священник сказал: «Онофре де Беневидеш», архиепископ не замедлил с ответом: «Правильнее выразился тот, кто, зная о жизни, которую вы ведете, назвал вас Bene bibis и male vivis».^[2]{14} Эта колкость, может быть, потому, что исходила из уст святого мужа, была умеренно насмешливой и почти не огорчительной. Но все равно, Калишту Элой по причине этого оскорбления, нанесенного соседями, столь глубоко изучил их генеалогию, что пришел к решительному выводу — все они были худородными.

Излишне говорить о том, каким политическим взглядам был всей душой привержен хозяин Агры-де-Фреймаш. Он был сторонником кортесов в Ламегу.^{15} Их традиции воспитали его; казалось, что Калишту Элой присутствовал в 1145 году на этом легендарном собрании и вместе с Гонсалу Мендешем де Майя и Лоуренсу де Вьегашем по прозвищу Меченосец^{16} провозглашал: «Nos liberi sumus, rex noster liber est».^{17} Будь таковы все политические доктринеры, португальский народ до сих пор пребывал бы в полной безмятежности и в абсолютном неведении --">