Игорь Николаевич Миг - Батифон

– зданий. Им было невдомек, всем этим людям, испуганным не столько поведением ветра и слепотой фонарей, которые только и могли теперь, что отражаться в потухших окнах, сколько безмолвным свинцовым равнодушием покрывающейся белой холодной пылью родиной, ставшей теперь матерью – отказницей, что ветер – хулиган состоит в сговоре со всеми домами и переулками города. И как бы ты ни спешил и не надеялся на защиту того, кто выглядел и долгие годы считался родным домом, как бы ни пытался спрятаться, гранитный ветер перемен пробирал без труда до костей, выдувая последнее тепло из человеческих душ и подготавливая их к временам смутным, где каждый приходил к осознанию пропитавшей страну и воспаляющуюся в эти дни истины – человек человеку волк. Как бы ни ужасало то, что обнаруживались в себе черты этого дикого, чтящего только свои законы, зверя, вынуждавшие подчиниться набирающей силы зловещей свободе – у любого обитателя обнажившихся враждебностью каменных лесов выбор был невелик. Над прахом и разлагающимися трупами серебрянного века, золотой эры и увядших средь железобетонных постаментов цветов раздавался вой, предвещающий шабаш тёмных сил, по обыкновению своему собирающихся на Литераторских мостках, могильные плиты которых были единственным наследием, сохраняющим человеческое лицо таким каким его задумывал Творец. Ставший полем битвы духа времени и бессмертных душ этот город превращался в котёл, наполняемый новыми резонами, запахами, взглядами, слезами, отражениями, сердцами, чужими людьми, не понимавшими его тайны, а посему и лишенными способности стать частью его, хоть и считали иначе. Ветер же беспрепятственно играл на украденной губной гармошке лестничных маршей в мёртвых ныне парадных, где совсем недавно грезившие подростки зачинали рок-группы на скрипучих, как фанерный тарный ящик, гитарах. И дешёвый портвейн пел им дифирамбы, наполняя собой не только идеи, но и роты квартирных поклонников, расширенными глазами пожирающие всё это запрещенное великолепие. И звуки неясной природы как мыши выползали из разных углов по ночам, прислушиваясь к воспоминаниям Медного Всадника о том как начинались эти берега, и ностальгия была сымпровизирована им на трубе джазовыми нотами, падающими в бьющиеся о гранитные голенища парапетов волны Невы. Невидимая рука мягким движением перемешивает времена и чаяния, мечты, беды и лишения, ослепительные победы и сверхчеловеческую стойкость, революции и войны, архитектуру прошлого и туалетную макулатуру сегодняшних дней, всё то, что составляло и составляет жизнь, судьбы и смерть, и любовь, и счастье и восхищение. Заглядывая в водоворот, поднимающий на поверхность одно и поглощающий другое легко увидеть идущих в обнимку Набокова с Мандельштамом, которые читают стихи куполу Исаакиевского собора, приветствующего отблесками утреннего бронзового солнца золотую листву, и еще не совсем трезвого Есенина, что-то весело кричащего им из окна напыщенного «Англетера», ругающегося из соседнего номера за беспокойство в такую рань Антона Павловича⁴ в смешном ночном колпаке; Вера Фёдоровна⁵, с присущей ей артистичностью разговаривает с распустившимися как розы, которые кидали на сцену поклонники, кочанами капусты, украшающими площадь перед собором, хоть остывшее лето и заставляло сомневаться в урожае; спешащий на службу в Русский музей Казимир Малевич, будучи уже не совсем здоровым, все же решит остановиться и сделать графитовый набросок в акварельном альбомчике профиля БГ, медитирующего на бортике фонтана в Летнем саду на вчерашний полуденный выстрел Петропавловской пушки; с жаром доказывающий преимущества резной майолики на куполе Соборной мечети усатый керамист Ваулин, придерживая одной рукой шляпу, другой размахивает чертежами перед носом улыбающегося академика и крестьянского сына Михайла Ломоносова, который предпочитает мозаику из цветного стекла собственной разработки; протоирей Смирягин Григорий Александрович лупит по раскрасневшимся ушам колодой карт сидящего на кортах гопника, проигравшего в «штаны», тяжелый золоченый крест раскачивается перед носом продувшего, намекая на переменчивое настроение фортуны; на Фонтанке с гандолы Харон закидывает сети в мутную воду в надежде ловить человеков, но вытягивая её жмурится от ослепляющего, дергающегося в последней пляске зеркала корюшки; бабы с вёслами танцуют любовь с героями войны и труда на --">