Александр Дюма - Быстрый, или Танжер Алжир и Тунис

составе — на палубе; нас приветствовал свисток боцмана. Командир тут же завладел нами и повел всех в твиндек. Столовая, которую нам показали прежде всего — до командира дошли слухи, что от самой Байонны мы умираем с голода, — так вот, столовая все еще хранила следы пребывания здесь августейших особ; ее лепнина была позолочена, а вишневые занавески служили портьерами в дверных проемах кают, которые в нее выходили. Таких кают было пять. Та, что была на корме, располагалась во всю ширину корабля, и в нее вели две двери; она была самой большой, но там более всего ощущалась качка, в особенности килевая, так как эта каюта находилась в самом конце корабля. Четыре других шли по его бокам. В их число входила каюта капитана. Как только он высказал желание уступить ее мне, я сразу же остановил его, и было решено, что по возможности мы никого не станем переселять. Оставалось три каюты. Одну взял я, другую — Буланже; третью отвели Александру.

Мы хотели было проявить по отношению к Маке и Жиро ту же учтивость, какую капитан проявил в отношении нас, но Маке и Жиро уже справились обо всем у Виаля и заявили, что останутся в офицерской кают-компании.

Офицерская кают-компания находится в центре корабля, и это место, где качка ощущается менее всего. Каждому из них выделили там по превосходной каюте.

Что же касается Дебароля, то он громогласно похвалялся, что свыкся с капризами Нептуна и потому желает сохранять полную независимость в выборе места, где ему предстоит проводить ночи. Мы не очень тревожились, ведь оставалось еще пять свободных кают, то есть более чем достаточно, чтобы он мог разместиться вместе со своим карабином. Кроме того, Виаль предоставил в наше распоряжение свою каюту на палубе; там едва хватало места для стола, кровати и стула, но это была поистине находка вследствие местоположения каюты: ветер мог проникать в нее через дверь, а выходить в окно и vice versa^[2].

Нам представили оружейника, в котором так нуждались наши ружья; необходимо было собрать все имевшееся у нас оружие, которое затем следовало передать непосредственно ему; я тут же назначил его своим чрезвычайным оружейником. Дело в том, что у меня уже был постоянный оружейник, о котором, надеюсь, мне представится случай рассказать моим читателям на протяжении этого повествования.

Мы вернулись в Кадис, очарованные кораблем, капитаном и его офицерами. Разделяя наш восторг, Жиро и Маке выражали свои чувства более сдержанно. Я уже объяснял причину такой сдержанности. В свое время я забыл об этом упомянуть, но на Гвадалквивире Жиро удалось избежать морской болезни лишь потому, что от Сан-Лукара до самого Кадиса он оставался лежать на палубе.

Напрасно мы ждали Александра два последующих дня: он не только не появился, но даже известия, которые доходили до нас через кондукторов дилижансов и мальпостов, казались столь фантастическими, что предположить вероятность его возвращения просто не представлялось возможным. По счастью, г-н Сен-При, молодой француз, с которым мы случайно встретились в Севилье, следовал за нами до самого Кадиса. Он обещал мне дождаться Александра и отправить его в Гибралтар одним из пароходов, курсирующих между древними Гадесом и Кальпой.

Несмотря на все принятые меры для благополучного возвращения блудного сына, Кадис я покидал с болью в сердце и с тревогой в душе; но отплытие было назначено на восемь часов утра в субботу, 21-го, и в субботу, 21-го, в половине восьмого, мы сели в шлюпку, посланную за нами в порт капитаном, а экипаж погрузил на ялик наш багаж.

Вокруг "Быстрого" кружили стаи серебристых, сизых и розовых чаек. Добравшись до корабля, я решил преподать нашим будущим спутникам образец своего умения: я сделал два выстрела по двум серебристым чайкам, и обе они упали в море. Матросы с ялика отправились за ними, а мы после столь мастерского выстрела триумфально ступили на борт.

Случаю было угодно, чтобы обе чайки оказались только подбиты, и их тоже доставили на борт; при помощи ножниц хирург сделал им операцию, после чего их выпустили на палубу, и они принялись неудержимо бегать и клевать, к величайшей радости взрослых детей, называемых матросами. Тут же обоим дали имена: одного назвали "Быстрый", другого — "Ахеронт".

Поль принес третьего пассажира, подбитого на Гвадалквивире: то была на редкость крупная чайка, похожая на альбатроса; у нее уже было имя — "Стремительный", по названию судна, доставившего нас из --">