Владимир Владимирович Набоков - Подвигъ

третьеклассной породой, — простой и прѣсной.

И все шло Мартыну въ прокъ, — и хрустящее англійское печенье, и приключенія Артуровыхъ рыцарей, — та сладкая минута, когда юноша, племянникъ, быть можетъ, сэра Тристрама, въ первый разъ надѣваетъ по частямъ блестящія выпуклыя латы и ѣдетъ на свой первый поединокъ; и какіе-то далекіе, круглые острова, на которые смотритъ съ берега дѣвушка въ развѣвающихся одеждахъ, держащая на кисти сокола въ клобучкѣ; и Синдбадъ, въ красномъ платкѣ, съ золотымъ кольцомъ въ ухѣ; и морской змій, зелеными шинами торчащій изъ воды до самаго горизонта; и ребенокъ, нашедшій мѣсто, гдѣ конецъ радуги уткнулся въ землю; — и, какъ отголосокъ всего этого, какъ чѣмъ то родственный образъ, — чудесная модель длиннаго фанерно-коричневаго вагона въ окнѣ общества спальныхъ вагоновъ и великихъ международныхъ экспрессовъ, — на Невскомъ проспектѣ, въ тусклый морозный день съ легкой заметью, когда приходится носить черные вязаные рейтузы поверхъ чулокъ и штанишекъ.

III.

Она любила его ревниво, дико, до какой-то душевной хрипоты, — и, когда она съ нимъ, послѣ размолвки съ мужемъ, поселилась отдѣльно, и Мартынъ по воскресеньямъ посѣщалъ квартиру отца, гдѣ подолгу возился съ пистолетами и кинжалами, межъ тѣмъ какъ отецъ спокойно читалъ газету и, не поднимая головы, изрѣдка отвѣчалъ «да, заряженный» или «да, отравленный», Софья Дмитріевна едва могла усидѣть дома, мучась вздорной мыслью, что ея лѣнивый мужъ нѣтъ-нѣтъ да и предприметъ что-нибудь, — удержитъ сына при себѣ. Мартынъ же былъ съ отцомъ очень ласковъ и учтивъ, стараясь по возможности смягчить наказаніе, ибо считалъ, что отецъ удаленъ изъ дому за провинность, за то, что какъ-то, на дачѣ, лѣтнимъ вечеромъ, сдѣлалъ нѣчто такое съ роялемъ, отчего тотъ издалъ совершенно потрясающій звукъ, словно ему наступили на хвостъ, — и на другой день отецъ уѣхалъ въ Петербургъ и больше не возвращался. Это было какъ разъ въ годъ, когда убили въ сараѣ австрійскаго герцога, — Мартынъ очень живо представилъ себѣ этотъ сарай, съ хомутами по стѣнѣ, и герцога въ шляпѣ съ плюмажемъ, отражающаго шпагой человѣкъ пять заговорщиковъ въ черныхъ плащахъ, и огорчился, когда выяснилась ошибка. Ударъ по клавишамъ произошелъ безъ него, — онъ въ комнатѣ рядомъ чистилъ зубы густо-пѣнящейся, сладкой на вкусъ пастой, которая была особенно привлекательна слѣдующей надписью по-англійски: «Улучшить пасту мы не могли, а потому улучшили тубочку», — и дѣйствительно отверстіе было щелью, такъ что выжимаемая паста ложилась на щетку не червячкомъ, а ленточкой.

Послѣдній разговоръ съ мужемъ Софья Дмитріевна вспомнила полностью, со всѣми подробностями и оттѣнками, въ тотъ день, когда пришло въ Ялту извѣстіе о его смерти. Мужъ сидѣлъ у плетенаго столика, осматривалъ кончики короткихъ, растопыренныхъ пальцевъ, и она ему говорила, что такъ нельзя дальше, что они давно чужіе другъ другу, что она готова хоть завтра забрать сына и уѣхать. Мужъ лѣниво улыбался и хрипловатымъ, тихимъ голосомъ отвѣчалъ, что она права, увы, права, и говорилъ, что онъ уѣдетъ отсюда самъ, да и въ городѣ сниметъ отдѣльную квартиру. Его тихій голосъ, мирная полнота, а пуще всего — пилочка, которой онъ во всякое время терзалъ мягкіе ногти, выводили ее изъ себя, — и ей казалось, что есть чудовищное въ томъ спокойствіи, съ которымъ они оба разсуждаютъ о разлукѣ, хотя бурныя рѣчи и слезы были бы, конечно, еще ужаснѣе. Погодя онъ поднялся и, пиля ногти, принялся ходить взадъ и впередъ по комнатѣ, и съ мягкой улыбкой говорилъ о житейскихъ мелочахъ будущей розной жизни (нелѣпую роль играла при этомъ карета), — и вдругъ, ни съ того, ни съ сего, проходя мимо открытаго рояля, двинулъ со всей силы сжатымъ кулакомъ по клавишамъ, и это было, словно въ раскрывшуюся на мигъ дверь ворвался нестройный вопль; послѣ чего онъ прежнимъ тихимъ голосомъ продолжалъ прерванную фразу, а проходя опять мимо рояля, осторожно его прикрылъ.

Смерть отца, котораго онъ любилъ мало, потрясла Мартына именно потому, что онъ не любилъ его какъ слѣдуетъ, а кромѣ того онъ не могъ отдѣлаться отъ мысли, что отецъ умеръ въ немилости. Тогда-то Мартынъ впервые понялъ, что человѣческая жизнь идетъ излучинами, и что вотъ, первый плесъ пройденъ, и что жизнь повернулась въ ту минуту, когда мать позвала его изъ кипарисовой аллеи на веранду и сказала страннымъ голосомъ: «Я получила письмо отъ Зиланова», — а потомъ продолжала по-англійски: «Я хочу, чтобъ ты былъ --">