Ги де Мопассан - Однажды вечером

человеком, для которого кроме нее не существует больше никого на свете.

Мы вскоре обручились. Я поделился с нею своими планами на будущее, но она их не одобрила. Ей не верилось, что я могу стать поэтом, романистом, драматургом, и она считала, что и коммерсант, если он преуспевает, может быть совершенно счастлив.

Отказавшись от мысли сочинять книги, я в силу необходимости решил заняться их продажей и приобрел в Марселе универсальный книжный магазин, владелец которого как раз умер.

Я счастливо прожил три года. Мы превратили наш магазин в своего рода литературный салон, куда приходили поболтать все образованные люди города. К. нам приходили, как ходят в клуб, у нас обменивались мнениями о книгах, о поэтах, главным образом о политике. Жена, ведавшая продажей книг, пользовалась в городе большой известностью. Что же касается меня, то, пока они болтали внизу, я работал в своем кабинете ка втором этаже, сообщавшемся с магазином винтовой лестницей. Я слышал голоса, смех, споры и временами, перестав писать, прислушивался к ним. Я втайне начал сочинять роман, но окончить его мне не пришлось.

Самыми частыми посетителями были мосье Монтина — рантье, высокий мужчина, очень красивый, настоящий южный красавец с черной шевелюрой и маслеными глазами, мосье Барба — магистр, два коммерсанта — мосье Фосиль и мосье Лабарег, и генерал, маркиз де Флеш, самая влиятельная особа в округе, лидер местных роялистов, старик шестидесяти шести лет.

Дела шли хорошо. Я был счастлив, очень счастлив.

И вот однажды, отправившись в три часа по делам, я, проходя по улице Сен — Ферсол, вдруг увидел выходившую из ворот женщину, до того похожую на мою жену фигурой, что я сразу сказал бы себе: «Это она!» — если бы час назад, перед моим уходом из магазина, она не жаловалась на головную боль. Женщина быстро шла впереди меня, не оборачиваясь, и я, удивленный и обеспокоенный, невольно последовал за ней.

Я говорил себе:

«Нет, это не она. Этого быть не может, ведь у нее мигрень Да и что ей делать в этом доме?»

Желая окончательно удостовериться, я ускорил шаг, чтобы догнать ее. Почувствовала ли она мое присутствие, угадала ли, узнала ли мою походку — не могу сказать, но только внезапно обернулась. Это была моя жена! Увидев меня, она сильно покраснела и, остановившись, сказала с улыбкой:

— Ах, это ты!

У меня сжалось сердце.

— Да. Ты все‑таки вышла? А твоя мигрень?

— Мне стало лучше, я вышла по делу.

— Куда?

— К Локоссаду на улицу Кассинели, сделать заказ на карандаши.

Она смотрела мне прямо в глаза. Краска с ее лица сбежала, теперь она слегка побледнела. Ее светлые, ясные глаза — о, эти глаза женщин! — казались такими правдивыми, но я смутно, мучительно чувствовал, что они лгут. Я стоял перед ней, более взволнованный, более смущенный, более потрясенный, чем она сама, не смея ничего подозревать, но вполне уверенный, что она лжет. Зачем? Этого я не знал.

Я только сказал ей:

— Ты хорошо сделала, что вышла, раз почувствовала себя лучше.

— Да, гораздо лучше.

— Ты идешь домой?

— Ну конечно.

Я оставил ее и пошел один. Что, собственно говоря, случилось? Глядя на нее, я подсознательно чувствовал, что она лжет, но теперь уже не мог этому поверить и, возвращаясь к обеду, уже упрекал себя в том, что хоть на минуту мог усомниться в ее искренности.

Ревновал ли ты когда‑нибудь? Да или нет? Ну, да все равно. Первая капля ревности упала на мое сердце — а капли эти огненные. Ни о чем определенном я не думал, ничего не предполагал, я знал только, что она солгала. Подумай! Каждый вечер, когда мы после ухода покупателей и приказчиков оставались наедине, то гуляя в хорошую погоду вдоль набережной, то сидя в ненастье у меня в кабинете, я ничего от нее не утаивал, я беззаветно открывал ей свою душу, потому что любил ее. Она была частью моей жизни, большей ее частью, всей моей радостью. В своих маленьких руках она держала мое бедное, плененное ею сердце, такое доверчивое и преданное.

В первые дни, эти дни сомнений и отчаяния, пока не усиливаются и не становятся определенными подозрения, я чувствовал себя подавленным, оцепеневшим, словно во мне гнездилась какая‑то болезнь. Меня все время знобило, действительно знобило, я не мог

--">