Эрнст Теодор Амадей Гофман - Автомат

таявшие, как хотя бы объяснить тебе мои чувства, о которых я даже не догадывался прежде. Мелодия своеобразная, ни на что не похожая, какой я никогда в жизни не слышал, - не мелодия, а воплощенная меланхолия, сама глубокая, блаженная меланхолия страстной любви, - голос, который выпевал ее с простыми украшениями, то поднимался вверх и тогда звучал подобно хрустальным колокольчикам, то опускался вниз, замирая на вздохах безнадежной тоски, - несказанное чувство блаженного восторга пронизало мою грудь. Щемило душу, боль бесконечного томления приводила меня в дрожь, дыхание замирало, и все мое существо погружалось в неземное сладострастие - его не выразить, не передать словами. Я боялся шевельнуться, вся душа моя, все бытие мое обратилось в слух. Давно уж отзвучала песня, и тут чрезмерное напряжение разрешилось потоком слез, который, казалось, грозил уничтожить, грозил смыть меня с лица земли. Наконец сон овладел мною, и когда я вскочил на ноги при резком звуке почтового рожка, то в комнату светило утреннее солнце, а во мне жило чувство, что во сне, лишь во сне я прикоснулся к величайшему счастью, приобщился величайшего блаженства, какое только существует для меня на земле.

Было так: прекрасная, цветущая девушка вошла в мою комнату - она-то и пела, а тут она сказала мне голосом несказанно нежным и сладостным:

- Так ты не узнал меня, милый, милый Фердинанд! А я-то всегда была уверена, что стоит мне запеть и я опять буду жить в тебе, в одном тебе, потому что ведь каждый звук моей песни хранился в твоей груди, он и должен был прозвучать для тебя в моем взгляде!

Невыразимый восторг овладел всем моим существом, когда я увидел в девушке возлюбленную моей души, - с раннего детства я носил образ ее в сердце, и только недобрая судьба разлучила меня с нею. А теперь я обрел ее вновь на вершине счастья, и это моя страстная любовь зазвучала мелодией неизбывной тоски, бесконечного томления, это наши взоры обратились в великолепные звучания, протяжные, нараставшие, которые сливались вместе словно потоки огненной лавы...

Но теперь я бодрствовал и должен был честно признаться себе, что никакие воспоминания детства не связывались у меня с этим очаровательным образом, с этой девушкой, - я видел ее впервые в жизни. За окном послышались громкие речи, брань - я механически сорвался с места и поспешил к окну: пожилой, хорошо одетый человек переругивался со служащими, которые расколотили что-то в его изящной карете. Наконец поломку исправили и пожилой человек крикнул: "Все в порядке, можем трогаться". Тут я заметил, что из соседнего со мною окна высовывалась женская головка, теперь же, услышав слова, она отпрянула назад, так что я не успел рассмотреть ее лицо в глубоко надетой дорожной шляпке. Выйдя из дверей дома, она повернула голову и посмотрела в мою сторону. Людвиг! Это же была она, это она пела, это она явилась мне в сновидении - луч небесных очей коснулся меня, и мне померещилось, будто хрустальный звук пронзил мою грудь словно кинжал, я физически ощутил боль, все мои нервы задрожали, и я словно окаменел в невыразимом блаженстве. Минута, и она сидела в карете, почтальон затрубил в рожок, его веселый напев словно издевался и торжествовал надо мной. Мгновение, и они завернули за угол, исчезнув из глаз. А я по-прежнему стоял у окна, сам не свой, тут курляндские спутники ввалились в комнату, они зашли за мной, отправляясь в очередную увеселительную поездку, но я молчал... Они сочли, что я заболел, но разве я мог проронить хотя бы слово обо всем испытанном мною!.. Я и не осведомился о том, кто жил в комнате рядом со мной, и ни о чем не спросил, потому что мне показалось, что любое слово постороннего человека ранит нежную тайну моего сердца, мое неземное видение. Отныне, думалось мне, я всегда буду носить образ ее в сердце и никогда не изменю той, что стала вечной возлюбленной моей души. Даже если больше никогда ее не увижу!.. А ты, сердечный друг, ты ведь хорошо понимаешь мое тогдашнее состояние и не осудишь меня за то, что я не предпринял ничего для того, чтобы хотя бы что-то разузнать о ней... Общество разбитных курляндцев мне совсем осточертело, не успели они и глаза протереть, как в один прекрасный день я уже летел в Б. - к месту своего назначения. Ты ведь знаешь, что я с детских лет недурно рисовал. В Б. я серьезно занялся миниатюрной живописью под руководством хороших учителей и в очень короткое время добился того, что, собственно, и составляло цель моих --">