Эрнст Теодор Амадей Гофман - Тайны

отдалённую беседку, чтобы в одиночестве прочесть письмо, которое горело у него в кармане. Хотя, конечно, можно было и обидеться на столь пренебрежительное и грубое обращение со стороны этого чудаковатого ассистента канцелярии Иренэуса Шнюспельпольда, ведь как писателя он прямо-таки беспощадно его отругал, но это было сейчас неважно, от радости Гф. готов был прыгать до потолка, и это имело две причины.

Во-первых, у него создалось впечатление, что, невзирая на все упрёки и поношения, Шнюспельпольд не мог подавить стремления познакомиться поближе со своим флегматичным биографом, а может быть, даже посвятить его в мистическую романтическую жизнь своей подопечной. Да, конечно! Иначе Шнюспельпольд не стал бы в смятении называть улицу и номер дома под аккомпанемент торжественных заявлений, что никто не должен знать, где он укрылся, а менее всего Гф. Иначе вопрос о дамских украшениях не показал бы, что она здесь, она сама, прекрасная, очаровательная тайна. Теперь Гф. достаточно было пойти туда между девятью и десятью часами, чтобы увидеть в движении жизни то, что пригрезилось ему как бы во сне. Что за божественная перспектива для автора, который так любить писать!

И во-вторых, Гф. хотел бы прыгать до потолка вот по какой причине: казалось, что судьба проявила к нему благосклонность и решила вызволить его из неприятнейшего положения. Обещание создаёт долги, так говорится в старой известной поговорке. Так вот Гф. обещал дать в Карманный календарь 1821-го года продолжение рассказа о бароне Теодоре фон С. и его таинственных обстоятельствах, если узнает что-то новое. Время подходит, печатник берётся за пресс, художник за карандаш, гравёр готовит медную лоску. Уважаемые представители Календаря спрашивают: "Ну, как дела, мой милый, как с обещанным рассказом для нашего 1821-го?" А Гф. не знает, ничего не знает, потому что иссяк источник, который принёс "ошибки". Май подходит к концу, уважаемые представители Календаря заявляют: "Середина июня последний срок, иначе Вы будете человеком, бросающим слова на ветер и не способным выполнить обещание". А у Гф. всё ещё ничего, 25-го мая в три часа пополудни всё ещё ничего! И тут он получил от Шнюспельпольда это необыкновенно важное письмо, ключ к накрепко запертой калитке, перед которой стоял без всякой надежды и притом в раздражении. Какой же автор не согласится выслушать несколько оскорблений, если зато ему помогут справиться с бедой!

Несчастье никогда не приходит одно. Точно также и счастье. Казалось, настал момент взаимодействия писем, потому что, вернувшись домой из Тиргартена, Гф. нашёл целых два на своём письменном столе, оба из Мекленбурга. В первом, которое Гф. открыл, было сказано следующее.

"Милостивый государь, Вы доставили мне истинную радость, когда обнародовали все глупости моего племянника, рассказав о них в берлинском Карманном календаре этого года. Я прочёл Вашу повесть всего пару дней назад. Мой племянник также прочёл календарь, он стенал и бушевал невероятно. Не обращайте ни малейшего внимания на угрозы, которые он, возможно, будет изрыгать в Ваш адрес, и спокойно пишите обещанное продолжение, расскажите всё, что Вам удастся узнать о дальнейших выходках моего племянника и о сумасшедшей принцессе вместе с её наглым опекуном. Я со своей стороны с удовольствием помог бы Вам в этом, однако, мальчик (т.е. мой племянник) как в рот воды набрал, поэтому прилагаемые письма моего племянника и господина фон Т., который за ним наблюдал и сообщал мне об этом, всё, чем я располагаю для Вашего продолжения. Ещё раз – не обращайте внимания ни на что и пишите, пишите! Может быть, именно Вы будете способствовать тому, что этот дурачок наконец образумится. С глубоким уважением и т. д и т. п.

Штрелиц, 22 мая 1821 Ахатиус фон Г."

А вот второе письмо:

Сударь!

Предатель из моих друзей, который очень хотел бы считать себя моим ментором, сообщил Вам о приключениях, которые произошли со мной в Б. несколько лет назад, и Вы имели смелость сделать меня героем несуразного рассказа, озаглавленного "Фрагмент из жизни одного фантазёра". Если бы Вы не были всего лишь ординарным писателем, который с жадностью хватает каждый брошенный ему кусок, если бы вы имели хоть какое-то понятие о глубокой романтике жизни, то, наверное, отличали бы людей, всё существование которых есть ничто иное, как высокая поэзия, от фантазёров. Для меня непостижимо, каким

--">