Уильям Фолкнер - Реквием по монахине

были представить ему на ратификацию), за которым предшественники отцов города Джефферсона сидели, можно сказать, на военном совете, речь шла не только о получении награды, но и ее сохранении и защите. Потому что оппозиционных партий было уже две: не только линчеватели, но и ополченцы, заявляющие, что в качестве трофея пленники принадлежат тем, кто их захватил; что они ополченцы - лишь согласились на заключение пленников в тюрьму, но отказываться от награды и не думали: в расчете на нее ополченцы взяли в лавке фактории виски и развели перед тюрьмой громадный костер, вокруг которого объединились с линчевателями в попойке или собственной конференции. Вернее, им так казалось. Поскольку истина заключалась в том, что перед лицом угрозы общественному порядку и благосостоянию Компсон официально потребовал медицинскую сумку доктора Пибоди, преемника Хэбершема, и трое из присутствующих - Компсон, Пибод" и продавец лавки (фамилия его была Рэтклифф; сто лет спустя она еще будет существовать в округе, но за это время дважды достанется преемникам, воспринимавшим слова лишь на слух, поэтому, когда четвертый в силу необходимости научится вновь писать ее, она утратит "к" и последнее "ф") - добавили настойки опия в кувшин виски, преподнесли его изумленному сержанту как дар поселка, вернулись на кухню Дома Холстона и стали ждать, пока шум окончательно не утих; затем партия закона и порядка произвела быструю вылазку, собрала всю объятую сном оппозицию, линчевателей и ополченцев, бросила их в тюрьму к пленникам, снова заперла дверь и отправилась по домам спать - а утром первым прибывшим предстала картина, напоминающая декорацию под открытым небом, откуда и пошла легенда о бешеных Харпах: не просто невероятная, но и непостижимая, не просто причудливая, но и жутковатая (однако по крайней мере бескровная, чего не допустил бы ни один из Харпов): не только замок исчез с двери, и даже не только дверь исчезла с тюрьмы, но исчезла целая стена, промазанные глиной бревна с вырубленными топором пазами были бесшумно и аккуратно разобраны в темноте и так же аккуратно сложены в сторонке, оставляя тюрьму открытой на обозрение, будто сцену, где последние бунтовщики все еще лежали, картинно раскинувшись в мертвецком сне, весь поселок собрался и смотрел, как Компсон старается разбудить пинками хоть кого-то из спящих, пока один из рабов Холстона - муж кухарки, официант, конюх и кучер - не ворвался в толпу с криком: "Где замок, где замок, старый господин спрашивает, где замок". Замок исчез (как и три лошади, принадлежавшие трем линчевателям). Жители не могли найти даже тяжелую дверь и цепь, чуть было не решили, что бандиты были вынуждены утащить дверь, чтобы украсть цепь и замок, но спохватились на этой грани безответственного обвинения здравому смыслу. Однако замка не было; поселок быстро догадался, что дело теперь не в сбежавших бандитах и упущенной награде, а в замке, и перед ними не просто неприятная ситуация, а грозная дилемма; раб опрометью пустился к Дому Холстона, опрометью выбежал оттуда, чуть ли не до того, как дверь и стены успели скрыть, поглотить его, а потом извергнуть снова, и помчался через толпу прямо к Компсону со словами: "Старый господин велит принести замок" не передать, а принести. Компсон и его помощники (тут-то впервые и появился, вернее, показался почтовый курьер - хилый человечек: лишенный возраста, зубов и волос, он казался слишком щуплым, чтобы даже подойти к лошади, тем более проезжать верхом на ней по шестьсот миль каждые две недели, однако проезжал, притом у него хватало духу вызывающе трубить в горн не только в начале и конце, но и на всем протяжении пути: это было презрение к возможным - вероятным - грабителям, сравнимое с презрением к тому официальному хламу, что могли у него отнять, и остающееся в рамках пристойности, лишь поскольку у грабителей хватало такта не соваться к нему) отправились на кухню, где старый Алек по-прежнему сидел перед тлеющим поленом спиной к помещению. Не обернувшись и теперь, он потребовал вернуть замок. Это был даже не ультиматум, а распоряжение, бесстрастный приказ, курьер уже втиснулся в толпу, он стоял, ничего не говоря и ничего не упуская, напоминающий невесомую высохшую или окаменелую птицу, разумеется, не стервятника и даже не хищника, скорее птенца птеродактиля, замерзшего, едва вылупись из яйца, десять ледниковых эпох тому назад и в своем младенчестве столь древнего, что ему впору быть дряхлым, --">