Константин Константинович Случевский - Ранние стихотворения

Константин Случевский РАННИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

НОЧЬ

Есть страшные ночи, их бог посылает

Карать недостойных и гордых сынов,

В них дух человека скорбит, изнывает,

В цепи несловимых, томительных снов.

Загадочней смерти, душнее темницы,

Они надавляют бессильную грудь,

Их очерки бледны, их длинны страницы —

Страшимся понять их, к ним в смысл заглянуть.

А сил не хватает покончить мученья,

Ворочает душу жестокая ночь,

Толпой разбегаются, вьются виденья,

Хохочут и дразнят, и прыгают прочь.

Затронут на сердце все струны живые,

Насилу проснешься, — все тихо во мгле,

И видишь в окошке, как тени ночные

Дозором гуляют по спящей земле.

Стена над кроватью луной серебрится,

И слышишь, как бьется горячая кровь,

Попробую спать я, авось не приснится,

Чудовищный сон тот не выглянет вновь.

Но тщетны надежды, плетутся мученья,

Ворочает душу жестокая ночь,

Толпой разбегаются, вьются виденья,

Хохочут и дразнят, и прыгают прочь.

Но ночь пролетела, восток рассветает,

Рассеялись тени, мрак ночи исчез,

Заря заалела и быстро сметает

Звезду за звездой с просветлевших небес.

Проснешься ты бледный, с померкнувшим взором,

С души расползутся страшилища прочь;

Но будешь ты помнить, как ходят дозором

Виденья по сердцу в жестокую ночь.

«Я видел свое погребенье…»

Я видел свое погребенье.

Высокие свечи горели,

Кадил непроспавшийся дьякон,

И хриплые певчие пели.

В гробу на атласной подушке

Лежал я, и гости съезжались,

Отходную кончил священник,

Со мною родные прощались.

Жена в интересном безумьи

Мой сморщенный лоб целовала

И, крепом красиво прикрывшись,

Кузену о чем-то шептала.

Печальные сестры и братья

(Как в нас непонятна природа!)

Рыдали при радостной встрече

С четвертою частью дохода.

В раздумьи, насупивши брови,

Стояли мои кредиторы,

И были и мутны и страшны

Их дикоблуждавшие взоры.

За дверью молились лакеи,

Прощаясь с потерянным местом,

А в кухне объевшийся повар

Возился с поднявшимся тестом.

Пирог был удачен. Зарывши

Мои безответные кости,

Объелись на сытных поминках

Родные, лакеи и гости.

В МОРОЗ

Под окошком я стою

И под нос себе пою,

И в окошко я гляжу,

И от холода дрожу.

В длинной комнате светло,

В длинной комнате тепло.

Точно сдуру на балу,

Тени скачут по стеклу.

Под окошками сидят,

Да в окошки не глядят,

Знать, на улицу в окно

И глядеть-то холодно.

У дверей жандарм стоит,

Звонкой саблею стучит,

Экипажи стали в ряд,

Фонари на них горят.

А на небе-то черно,

А на улице темно.

И мороз кругом трещит…

Был и я когда-то сыт.

ИЗ ГЕЙНЕ

В ночь родительской субботы,

Трое суток пропостившись,

Приходил я на кладбище,

Причесавшись и побрившись.

Знаю я, кому придется

В этот год спуститься в землю,

Кто из смертных, из живущих,

Кувырнется, захлебнется.

Кто-то лысый — полосатый,

В красных брюках, в пестрых перьях,

Важно шел петушьим шагом,

Тонконогий и пузатый.

Кто-то длинный, очень длинный,

В черном фраке, в черной шляпе,

Шел, размашисто шагая,

Многозвездный, многочинный.

Кто-то, радостями съеден,

В туго стянутом корсете,

Раздушен и разрумянен,

Проносился вял и бледен.

Шли какие-то мундиры,

Камергеры, гоф-фурьеры,

Экс-жандармы, виц-министры,

Пехотинцы, кирасиры.

Шли замаранные люди,

Кто в белилах, кто в чернилах,

Шли забрызганные грязью,

Кто по шею, кто по груди.

Шли — и в землю опускались…

Громко каркали вороны,

На болоте выла вьюга

И лягушки откликались.

НА КЛАДБИЩЕ

Я лежу себе на гробовой плите,

Я смотрю, как ходят тучи в --">