Георгий Астахов , Алексей Елисеевич Крученых , Сергей Митрофанович Городецкий , Михаил Запрудный , Константин Юст - Алая нефть

пришли!..»

Чугунные баки залоснились от жирных праздников

и стали похожими на тучные банкирские животы.

Шли пиры в покоях бакинских лабазников,

а в Черном Городе – умирали от нищеты.

Осажденная Астрахань питалась одним клевером,

считала роскошью смешанный с рожью саман.

Тщетно Каспий молил о баржах с севера,

разбивая в щепки наглые суда Островитян.

Волга гноила в пристанях тысячи закромов,

не имея сил увезти в голодный Центр.

Мастерские молчали, депо глядели бараками

для котлов, неспособных пройти и один метр.

Суровый Питер пух от гнойной падали.

Последние корки доедала старуха Москва.

Как было весело им, – не правда ли? –

забыто, что зимою в печи кладут дрова…

Там, на Юге, – пшеничный хлеб вагонами.

Там – Баку, где нефть бурлит рекой.

Здесь – гибель. Здесь – у Тулы – агония…

…Эй, босячье! А ну ка – в последний бой!..

2.

Двинулись вперед сермяги:

голодному – черт не брат! –

через реки, болота, овраги

туда, где Китеж град.

Туда, где степные кочевья,

где дороги в знойной пыли, –

Одиннадцать, Десять, Девять

за хлебом и нефтью пошли;

туда, где свинцовый Каспий,

где в степях – груды костей,

где Баку англичанами распят

на высоком тяжелом кресте.

Завершили буйные споры

меж Белым и Алым днем;

снова Кавказские горы

зажглись пунцовым огнем;

открылись высокие краны

сотен кольцевых вен,

хлынула нефть фонтаном

в сладкий чугунный плен;

помчалась подземной аортой,

выбивая струею марш,

на пристань Петровска-Порта,

в недра цистерн и барж…

3.

Черную кровь погнали в депо профсожи,

и один за другим пошли паровозы в ход,

наполняя пакгаузы ячменем, овсом и рожью,

улыбаясь предкомам неслыханной графой: «на приход».

Стальные ленты покрылись быстрыми змеями

убегавших на Север по литере А поездов,

и узнали все, что дальше, – дальше сумеем мы

скалой на посту продержаться до вселенских костров.

Узловые станции не справлялись за день с дубликатами,

испещренными черным: Бензин, Мазут, Керосин,

в бескровных центрах щеголяли витрины плакатами,

кричавшими всем про праздник на Красной Руси;

широкая Волга зачернела грузными баржами,

пробивавшими путь на Царицын, Нижний, Казань;

везде, везде авто расставались с гаражами,

зажигая вновь электрические свои глаза;

маршрутный поезд привычным стал явлением

даже в тех уголках, где давно не козырял семафор;

не слышно стало на улицах Питера тления,

а в Москве воздух очистился от тифозных камфор.

Волшебная нефть напоила жизнью буйною

аорты и вены обескровленной голодной страны,

и снова стала Мужицкая Русь трибуною,

с которой голытьба скликает на кичку сарынь…

Петровск-Баку.

Сентябрь 1920,

Амбал

Одежда – из мешечной рогожи,

на спине – седло цветное:

по всей зачерневшей коже

разбросаны пятна гною.

Поезда далеко от вокзала

встречает криком, свистом:

– «Эй, кому нужно амбала!

Дешево! Четыреста! Триста!..»

Склонит привычную спину

и, затянув веревку потуже,

этакую тащит махину, –

впору силе – верблюжьей…

Тащит верстою долгой,

укатанной свинцовой пылью, –

– бурлак с нерусской Волги,

но – с русской бурлацкой былью…

Баку.

Сентябрь 1920 г.

Подавленное восстание

Сброшены под откос столбы.

Усеяны телами версты.

Сегодня – ничьи мольбы

не смягчат неслыханно черствых.

Тяжелый трупный смрад.

Небо в рдяном оттенке.

Сегодня – в каждом Марат,

и приказ один: – «К стенке!»

Брызнул взорванный гнев

тюльпанно алеющим горнем:

горячая красная нефть

сегодня – нужнее черной…

Васильков.

Июнь 1919.

Пепельный рассвет

Ленивое солнце краем раскрашенной рожи

тихо взглянуло на высокий бурьянный камыш:

сразу раскисли взбитые ночью дрожжи, –

утром туман боязлив, как летучая мышь.

Режется четким квадратом янтарное просо

в контур бугров, окаймивших Юг и Восток;

сталью мечей задрожали зеленые росы,

Днепр переливчатый взыбил зеркальный каток.

Жизнью не дышат до тла сожженные хаты;

руины печей закоптились в пожарном дыму

и даже на солнце смотрят в черном --">