Велимир Хлебников , Алексей Елисеевич Крученых , Елена Генриховна Гуро - Трое

Пестрой улыбкой.

Все глаза устремились вперед,

Чья-то ручка в волнении

Машет платочком.

Помчались единороги в попонах большеглазых,

Опущены забрала, лязгнули копья с визгом,

С арены пылью красной закрылись ложи.

«Нора, моя Белоснежка…»

Строгая злая Королева распускает вороньи волосы и поет:

«Ты мне, зеркальце, скажи

Да всю правду доложи,

Кто меня здесь милее…»

Нора, моя Белоснежка,

Нора, мой снежный цветик,

Мой облачный барашек.

Ох ты, снежная королева,

Облачное руно,

Нежное перышко,

Ты, горный эдельвейс,

Нора, моя мерцающая волна,

Нора, мой сладко мерцающий сон!..

Ах, строгая Королева, не казни меня,

Не присуждай меня к смерти!

Мое снежное облако,

Моя снежная сказка,

Эдельвейс с горы

Много милее тебя!

Моему брату

Помолись за меня – ты,

Тебе открыто небо.

Ты любил маленьких птичек

И умер, замученный людьми.

Помолись обо мне, тебе позволено,

чтоб меня простили.

Ты в своей жизни не виновен в том –

в чем виновна я.

Ты можешь спасти меня.

Помолись обо мне.

. . . . . . . . . .

  Как рано мне приходится не спать,

  оттого, что я печалюсь.

Также я думаю о тех,

кто на свете в чудаках,

кто за это в обиде у людей,

позасунуты в уголках – озябшие без ласки,

плетут неумелую жизнь, будто бредут

длинной дорогой без тепла.

Загляделись в чужие цветники,

где насажены

розовенькие и лиловенькие цветы

для своих, для домашних.

А все же их дорога ведет –

идут, куда глаза глядят,

я же – и этого не смогла.

Я смертной чертой окружена.

И не знаю, кто меня обвел.

Я только слабею и зябну здесь.

  Как рано мне приходится не спать,

  оттого, что я печалюсь.

Выздоровление

Аппетит выздоровлянский,

Сон, – колодцев бездонных ряд,

и осязать молчание буфета и печки час за часом.

Знаю, отозвали от распада те, кто любят…

Вялые ноги, размягченные локти,

сумерки длинные, как томление.

Тяжело лежит и плоско тело,

и желание слышать вслух две-три

лишних строчки, – чтоб фантазию зажгли

таким безумным, звучным светом…

Тело вялое в постели непослушно,

Жизни блеск полупонятен мозгу.

И бессменный и зловещий в том же месте

опять стал отблеск фонаря…

. . . . . . . . . .

Опять в путанице бесконечных сумерек.

Бредовые сумерки,

я боюсь вас.

Скрипка Пикассо

В светлой тени на мраморе трепет люстры.

В имени счастливого полустрадальца всю поднятость мучений на дощечке с золотым блеском черт выразило королевство тени нервными углами.

И длинный корпус музыканта, вырезанный втянутым жилетом, был продолжением и выгибом истомленного грифа. Изворотиком гениальным скрипки очаровано скрытое духа и страна белых стен, и настал туман белой музыки и потонувшее в мир немоты, уводящее из вещей.

Избалованный страдалец с лицом иссиня-бледным на диване, простерши измученные руки и протянув длинный подбородок к свету.

И как он, почти умирали цветы в хрустальном стакане с водой.

Лень

    И лень.

К полдню стала теплень.

На пруду сверкающая шевелится

Шевелень.

Бриллиантовые скачут искры.

Чуть звенится.

Жужжит слепень.

Над водой

Ростинкам лень.

Немец

Сев на чистый пенек,

Он на флейте пел.

--">