Мирра Александровна Лохвицкая - Перед закатом

Никнет в смятенье чело,

Легкий спадает убор.

«Любишь?» – «Люблю!» – тяжело

Властный впивается взор.

Синий колеблется пар,

Свистнула плетка у ног.

«Любишь?» – «Люблю!» – и удар

Нежное тело обжег.

Огненный вихрь пробежал,

В звере забыт человек.

«Любишь?» – «Люблю!» – и кинжал

Вечное слово пресек…

«Михаил мой – бравый воин…»

Крепок в жизненном бою.

Говорлив и беспокоен.

Отравляет жизнь мою.

Мой Женюшка – мальчик ясный,

Мой исправленный портрет.

С волей маминой согласный,

Неизбежный как поэт.

Мой Володя суеверный

Любит спорить без конца,

Но учтивостью примерной

Покоряет все сердца.

Измаил мой – сын Востока,

Шелест пальмовых вершин,

Целый день он спит глубоко,

Ночью бодрствует один.

Но и почести и славу

Пусть отвергну я скорей,

Чем отдам свою ораву:

Четырех богатырей!

На момент написания этого шуточного стихотворения старшему сыну поэтессы не более семи-восьми лет, младший (Измаил) – еще грудной ребенок. Второму (видимо – самому любимому) сыну Евгению посвящено стихотворение Лохвицкой «Материнский завет», в котором она завещает ему путь поэта. Черноглазый и смуглый Измаил вдохновлял мать своей «восточной» внешностью – ему посвящены стихотворения «Плач Агари» (V, 35) и «Бяшкин сон» (Лохвицкая М. А. Перед закатом. СПб. 1908. С. 55). Два стихотворения последнего года жизни поэтессы посвящены самому младшему сыну, Валерию, здесь не упомянутому, поскольку его еще не <600> было на свете («Злая сила», «Колыбельная песня» – «Перед закатом», С. 29, 41).

«Есть радости – они как лавр цветут…»

Есть радости – бессмертных снов приют,

В них отблески небесной красоты,

В них вечный свет и вечные мечты.

Кто не страдал страданием чужим,

Чужим восторгом не был одержим,

Тот не достиг вершины голубой,

Не понял счастья жертвовать собой.

Стихотворение опубликовано (IV, 12) в почти не измененном виде за исключением двух последних строк («Тот не достиг вершины из вершин // В тоске, в скитаньях, в муках был один»). Представляется, что черновой вариант яснее выражает мысль.

«Запах листьев осенний…»

Золотой аромат,

Красотой песнопений

Струны сердца звучат.

Эти струны порвутся…

«Вдвоем враги – теперь друзья…»

Когда легли меж нами реки.

Тебя понять умела я –

Ты не поймешь меня вовеки.

Ты будешь женщин обнимать,

И проклянешь их без изъятья.

Есть на тебе моя печать,

Есть на тебе мое заклятье.

И в царстве мрака и огня

Ты вспомнишь всех, но скажешь: «Мимо!»

И призовешь одну меня,

Затем, что я непобедима…

«Могучий зверь не умер, он уснул…»

И дремлет тихо, знаю я, он дремлет.

Но он не мертв, могучий хищный зверь,

И стоит мне на миг лишь пожелать

Упиться жалким призраком свободы,

На миг ослабить золотую цепь,

Меня с тобой сковавшую навеки,

Воспрянет он и жаждой опьянен,

Любви и крови жаждой первобытной

На грудь мою положит властно лапу

И прорычит: «Моя! Моя! Моя!..»

«Длинь – динь – день!..»

Длинь – динь – день!

На лугу играет день.

Над зеркальной гладью вод

Вьется мошек хоровод.

Вальс кузнечик заиграл

И открылся славный бал.

Над зеркальной гладью вод

Пляшет мошек хоровод.

Синий дьявол

Пирует в замке рыжий граф и с ним его друзья.

Пирует грозный Жиль де Рэ и сам глядит в окно,

Ничто его не веселит, ни пенье, ни вино.

Вот конский топот слышит он. Взвилась столбами пыль.

«Спускать мосты, встречать гостей!» – воскликнул грозный Жиль.

Грохочут цепи, лают псы, гремят, стучат мосты.

Пред графом пленница стоит чудесной красоты.

Она рыдает и дрожит: «О, сжалься надо мной!

Зовусь я Бланкой д’ Эрминьер. Спешу к себе домой.

Там в замке ждут меня давно отец мой, брат и мать».

«Клянусь, – воскликнул Жиль де Рэ, – что долго будут ждать!

Прекрасна ты и навсегда останешься со мной.

Девица Бланка д’ Эрминьер, ты будь моей женой.