Светлана Васильевна Кекова - Последний свидетель

Светлана Кекова ПОСЛЕДНИЙ СВИДЕТЕЛЬ

* * *

Мы таинственным даром владеем —

И Орфей не спускается в ад.

Но растениям, как лицедеям,

Дан приказ начинать маскарад.

В этом райском преддверии ада

Раздевается клёнов толпа,

Ты под льющийся вальс листопада

Повторяешь нехитрые па.

Всё невидимым солнцем согрето,

Еле движется рыба в реке,

Мир бредёт, как безумная Грета,

С котелком и корзинкой в руке.

А зима ухмыляется нагло,

Приподняв подведённую бровь:

«Воля к власти над словом ослабла

И покинула душу любовь».

И художник с кричащей палитрой,

Тайно любящий краску одну,

Как Орфей, не сумеет молитвой

Усмирить ледяную волну.

Но, небесному пению вторя,

Где-то в жизни и в смерти иной,

Лик блаженства с морщинами горя,

Как светило, взойдёт надо мной.

* * *

Мать в лесу ребёнка нянчит,

у неё цыганка клянчит:

«Дай копейку, дай пелёнку,

погадаю я ребёнку!».

Червь в лесу деревья точит,

птица мелкая поёт.

Кто нам голову морочит,

жить спокойно не даёт?

Путник в греческом хитоне

в лес собрался по грибы,

на его видны ладони

иероглифы судьбы.

Каждый символ что-то значит:

вот — земля, а вот — огонь…

Но в глубоких складках прячет

человек свою ладонь.

Плащ надев с двойной подкладкой,

он не хочет в мир иной,

он доволен кисло-сладкой,

горькой участью земной.

Крепнет капель перебранка,

гриб под деревом торчит,

спит ребёнок, а цыганка

то хохочет, то молчит.

Тишина сродни безлюдью,

дождь подобен молоку,

чёрный ворон кормит грудью

воронёнка на суку.

И, имея смерть в резерве,

что же в жизни видит он?

В небе — крести, в сердце — черви,

тёмный лес со всех сторон.

* * *

Осень приготовит нам коктейли:

солнце, ветер, листьев вороха…

Но уже сказал Владимир Вейдле:

«Наступают сумерки стиха».

Это значит, что цветок и птица

дарят нам напрасные труды,

что уже не может воплотиться

солнце в капле дождевой воды.

Только мы с тобою, как ни странно,

спим без снов до самого утра,

и летят созревшие каштаны

в воды Иордана и Днепра.

* * *

Спит осень на ложе Прокруста,

просторно и пусто вдали,

и грузные розы капусты

торчат из холодной земли.

Берёзы промокли до нитки,

стоят, не подняв головы,

и бедные две маргаритки

видны среди жёлтой травы.

Они ни о чём нас не просят

и нас понимают с трудом…

А жёлтые листья заносят

хозяином брошенный дом.

* * *

Всё в природе приходит в движение,

и выходит в лесу на амвон

иерей, запрещённый в служении —

потерявший величие клён.

Где восторг его, трепет, свечение?

Где священной листвы ремесло?

Золотое его облачение

потемневшей водой унесло.

Мы бы тоже заплакали, только ведь

заключённая в теле душа

всё твердит, что последняя проповедь

несказанно была хороша.

* * *

Шьёт покровы зима белоснежные

тем, кто осенью честь не сберёг.

Снятся мне осторожные, нежные

похитители женских серёг.

К чёрным воронам в классы коррекции

попадают зимой воробьи.

Замечаю я в странной коллекции

золотые серёжки свои.

Ты, владеющий даром пророчества,

бедный друг до скончания дней,

угадай моё имя и отчество

по фальшивому блеску камней.

* * *

Боль в душе, бузина в огороде,

Шкалик белого под выходной…

Визг колёс на крутом повороте,

Причитанье гармошки губной.

Медный шквал духового оркестра,

Неизменный призыв «Будь готов!»,

На плохом фотоснимке невеста

В белом платье с букетом цветов.

У невесты загар деревенский.

А жених — как стреноженный --">