Ярослав Васильевич Смеляков - Работа и любовь

опрятные хозяйки,

освоясь с поездом сполна,

стирали в раковинах майки

и вышивали у окна.

Уже, как важная примета

организации своей,

была прибита стенгазета

в простенке около дверей.

Своя мораль, свои словечки,

свой немудреный обиход.

И, словно где–то на крылечке,

толпился в тамбуре народ.

Сюда ребята выходили

вести солидный разговор

о том, что видели, как жили,

да жечь нещадно «Беломор».

Здесь пели плотные подружки,

держась за поручни с бочков,

самозабвенные частушки

под дробь высоких каблучков.

Конечно, это вам не в зале,

где трубы медные ревут:

они не очень–то плясали,

а лишь приплясывали тут.

Видать, еще не раз с тоскою

парнишкам в праздничные дни

в фабричном клубе под Москвою

со вздохом вспомнятся они.

…Как раз вот тут–то между нами,

весь в угле с головы до ног,

блестя огромными белками,

возник внезапно паренек.

Словечко вставлено не зря же —

я к оговоркам не привык, —

он не вошел, не влез и даже

не появился, а возник.

И потеснился робко в угол.

Как надо думать, оттого,

что в толчее мельчайший уголь

с одежки сыпался его.

Через минуту, к общей чести,

все угадали без труда:

он тоже ехал с нами вместе

на Ангару, в Сибирь, туда.

Но только в виде подготовки

бесед отнюдь не посещал

и никакой такой путевки

ни от кого не получал.

И — на разубранном вокзале,

сквозь полусвет и полутьму,

его друзья не целовали

и туша не было ему.

Какой уж разговор об этом!

Зачем лукавить и ханжить?

Он даже дальнего билета

не мог по бедности купить.

И просто ехал верным курсом

на крыше, в угольной пыли,

то ль из орловской, то ль из курской

мне не запомнилось, земли.

В таком пути трудов немало.

Не раз на станции большой

его милиция снимала

и отпускала: бог с тобой!

И он, чужих чураясь взглядов,

сторонкой обходя вокзал,

как будто это так и надо,

опять на крышу залезал.

И снова на железной койке

дышал осадками тепла.

Его на север жажда стройки

как одержимого влекла.

Одним желанием объятый,

одним движением томим…

Так снилась в юности когда–то

Магнитка сверстникам моим.

В его глазах, таких открытых,

как утром летнее окно,

ни зависти и ни обиды,

а дружелюбие одно.

И — никакого беспокойства,

и от расчета — ничего.

Лишь ожидание геройства

и обещание его.

ЗЕМЛЯНИКА

Средь слабых луж и предвечерних бликов,

на станции, запомнившейся мне,

две девочки с лукошком земляники

застенчиво стояли в стороне.

В своих платьишках, стираных и старых,

они не зазывали никого,

два маленькие ангела базара,

не тронутые лапами его.

Они об этом думали едва ли,

хозяечки светаюших полян,

когда с недетским тщанием продавали

ту ягоду по два рубля стакан.

Земли зеленой тоненькие дочки,

сестренки перелесков и криниц,

и эти их некрепкие кулечки

из свернутых тетрадочных страниц,

где тихая работа семилетки,

свидетельства побед и неудач

и педагога красные отметки

под кляксами диктантов и задач…

Проехав чуть не половину мира,

держа рублевки смятые в руках,

шли прямо к их лукошку пассажиры

в своих пижамах, майках, пиджаках.

Не побывав на маленьком вокзале,

к себе кулечки бережно прижав,

они, заметно подобрев, влезали

в уже готовый тронуться состав.

На этот раз, не поддаваясь качке,

на полку забираться я не стал —

ел ягоды. И хитрые задачки

по многу раз пристрастно проверял.

ПРИЗЫВНИК

Под пристами гомон прощальный

в селе, где обрыв да песок,

на наш --">