Юрий Семенович Белаш - Окопные стихи

которой

футбольные ворота

без перекладин сверху;

какая-то постройка,

сгоревшая дотла —

чернеют головёшки;

а рядом — бузина,

и ягоды — кровинками...

Что видно из окопа? —

булыжная шоссейка,

омытая дождями,

в шеренгах тополей;

зелёно-бурый танк,

подбитый на дороге, —

и башня набекрень;

воронки от снарядов

с отвалами земли,

а минные — помельче,

как треснувшие блюда;

да проволока ржавая

колючих заграждений

с присевшими стрекозами...

Что видно из окопа? —

бедняга воробей,

пораненный войною,

скакает через силу,

заваливаясь набок;

бугры кротовых куч,

после дождей нарытые;

мышонок полевой —

снуёт себе у норки,

корма заготовляет;

и тучи синих мух

над трупами убитых...

Что видно из окопа? —

немецкая траншея

у городка фабричного —

проходит огородами:

картофель и капуста;

окраинные домики:

разрушенные крыши,

проломанные стены,

распахнутые двери,

повыбитые окна —

и ни души вокруг;

и две трубы кирпичные

на фоне неба синего

с застывшими барашками

далёких облаков...

Что видно из окопа? —

да ничего особого:

нейтралка — вот и всё!

Замполит

Шли Брянщиной. Фриц драпает. Большое село — Ишово. Часть изб горит. Старуха произносила речь...

Из фронтового дневника. 20 сентября 1943 года

Помню:

стоя на пожухлом склоне,

вытянув натруженные руки,

к нам, идущим по селу колонной,

с речью обратилася старуха.

Стлался дым — чадили гарью хаты:

фрицы драпанули из села,

и остались после них, проклятых,

как обычно — пепел и зола.

И хотя уже мы пол-России

видели в руинах и слезах,

горло жгли старухины, простые,

не из книжек взятые слова.

И Вершинин Колька, мой наводчик,

произнёс серьёзно так на вид:

— Неплохой бы вышел, между прочим,

из мамаши этой замполит!..

А у замполита сдали нервы.

И, проковыляв с пригорка, мать

принялась над нами, как над мёртвыми,

жалобно, по-бабьи, причитать.

Тут мы растерялись на мгновенье.

А Вершинин Колька говорит:

— Мать! Не хорони нас прежде времени.

Это дело, знаешь, не горит...

И уж всё на свете перепутав

и не зная, как себя вести,

на прощанье стала нас старуха

по-крестьянски истово крестить.

И мы шли —

повзводно и поротно,

с Богом незнакомые вовек,

шли

в шеренгах, сдвинувшихся плотно,

словно все — один мы человек;

шли

под это крестное знаменье,

как когда-то предки наши шли,

шли сурово

под благословенье

русской

исстрадавшейся

земли.

Неудачный бой

Мы идем — и молчим. Ни о чем говорить нам не хочется.

И о чем говорить, если мы четверть часа назад

положили у той  артогнем перепаханной рощицы

половину ребят — и каких, доложу вам, ребят!..

Кто уж там виноват -

разберутся начальники сами,

Наше дело мы сделали: сказано

было “вперед” — мы вперед.

А как шли!.. Это надобно видеть своими глазами,

как пехота, царица полей, в наступленье в охотку идет...

Трижды мы выходили на ближний рубеж для атаки.

Трижды мы поднимались с раскатистым криком “ура”.

Но бросала на землю разорванной цепи остатки

возле самых траншей пулеметным огнем немчура.

И на мокром лугу, там и сям, бугорочками серыми

оставались лежать в посеченных шинелях тела...

Кто-то где-то ошибся.

Что-то где-то не сделали.

А пехота все эти ошибки

оплачивай кровью сполна.

Мы идем — и молчим....

Сухая тишина

Шли танки...

И земля — дрожала.

Тонула в грохоте стальном.

И танковых орудий жала

белёсым брызгали огнём.

На батарее — ад кромешный!

Земля взметнулась к небесам.

И перебито, перемешано

железо с кровью пополам.

И дым клубится по опушке

слепой и едкой пеленой, —

одна, истерзанная пушка,

ещё ведёт неравный бой.

Но скоро и она, слабея,

заглохнет, взрывом изувечена,

и тишина — сухая, вечная —

опустится на батарею.

И только колесо ребристое

вертеться будет и скрипеть, —

здесь невозможно было выстоять,

а выстояв — не умереть.

Глаза

Если мертвому сразу глаза не закроешь,

То потом уже их не закрыть никогда.

И с глазами открытыми так и --">