Григорий Михайлович Кружков - Переводы

Эндрю Марвелл

Andrew Marvell

1621–1678

К стыдливой возлюбленной

Сударыня, будь вечны наши жизни,

 Кто бы стыдливость предал укоризне?

 Не торопясь, вперед на много лет

 Продумали бы мы любви сюжет.

 Вы б жили где-нибудь в долине Ганга

 Со свитой подобающего ранга,

 А я бы в бесконечном далеке

 Мечтал о вас на Хамберском песке,

 Начав задолго до Потопа вздохи.

 И вы могли бы целые эпохи

 То поощрять, то отвергать меня —

 Как вам угодно будет — вплоть до дня

 Всеобщего крещенья иудеев!

 Любовь свою, как семечко, посеяв,

 Я терпеливо был бы ждать готов

 Ростка, ствола, цветенья и плодов.

 Столетие ушло б на воспеванье

 Очей; еще одно — на созерцанье

 Чела; сто лет — на общий силуэт;

 На груди — каждую! — по двести лет;

 И вечность, коль простите святотатца,

 Чтобы душою вашей любоваться.

 Сударыня, вот краткий пересказ

 Любви, достойной и меня и вас.

Но за моей спиной, я слышу, мчится

 Крылатая мгновений колесница;

 А перед нами — мрак небытия,

 Пустынные, печальные края.

 Поверьте, красота не возродится,

 И стих мой стихнет в каменной гробнице;

 И девственность, столь дорогая вам,

 Достанется бесчувственным червям.

 Там сделается ваша плоть землею,

 Как и желанье, что владеет мною.

 В могиле не опасен суд молвы,

 Но там не обнимаются, увы!

Поэтому, пока на коже нежной

 Горит румянец юности мятежной

 И жажда счастья, тлея, как пожар,

 Из пор сочится, как горячий пар,

 Да насладимся радостями всеми:

 Как хищники, проглотим наше время

 Одним куском! Уж лучше так, чем ждать,

 Как будет гнить оно и протухать.

 Всю силу, юность, пыл неудержимый

 Сплетем в один клубок нерасторжимый

 И продеремся, в ярости борьбы,

 Через железные врата судьбы.

 И пусть мы солнце в небе не стреножим —

 Зато пустить его галопом сможем!

Несчастный влюбленный

 Счастливцы — те, кому Эрот

 Беспечное блаженство шлет,

 Они для встреч своих укромных

 Приюта ищут в рощах темных.

 Но их восторги — краткий след

 Скользнувших по небу комет

 Иль мимолетная зарница,

 Что в высях не запечатлится.

 А мой герой — средь бурных волн,

 Бросающих по морю челн,

 еще не живши — до рожденья —

 Впервые потерпел крушенье.

 Его родительницу вал

 Швырнул о гребень острых скал:

 Как Цезарь, он осиротился

 В тот миг, когда на свет явился.

 Тогда, внимая гулу гроз,

 От моря взял он горечь слез,

 От ветра — воздыханья шумны,

 Порывы дики и безумны;

 Так сызмальства привык он зреть

 Над головою молний плеть

 И слушать гром, с высот гремящий,

 Вселенской гибелью грозящий.

 Еще над морем бушевал

 Стихий зловещий карнавал,

 Когда бакланов черных стая,

 Над гиблым местом пролетая,

 Призрела жалкого мальца —

 Худого бледного птенца,

 Чтоб в черном теле, как баклана,

 Взрастить исчадье урагана.

 Его кормили пищей грез,

 И чахнул он скорей, чем рос;

 Пока одни его питали,

 Другие грудь его терзали

 Свирепым клювом. Истомлен,

 Он жил, не зная, жив ли он,

 Переходя тысячекратно

 От жизни к смерти и обратно.

 И ныне волею небес,

 Охочих до кровавых пьес,

 Он призван, гладиатор юный,

 На беспощадный бой с Фортуной.

 Пусть сыплет стрелами Эрот

 И прыщут молнии с высот —

 Один, средь сонма злобных фурий,

 Он, как Аякс, враждует с бурей.

 Взгляните! Яростен и наг,

 Как он сражается, смельчак!

 Одной рукою отбиваясь,

 Другою — яростно вцепляясь

 В утес, как мужествует он!

 В крови, изранен, опален…

 Такое блюдо всем по нраву —

 Ведь ценят красную приправу.

 Вот — герб любви; им отличен

 Лишь тот, кто свыше обречен

 Под злыми звездами родиться,

 С судьбой враждебной насмерть биться

 И, уходя, оставить нам,

 Как музыку и фимиам,

 Свой стяг, в --">