Эмилия Кирилловна Чегринцева - Сборник Строфы.Стихи, не вошедшие в сборники

крыльцо,

чтоб спеть с тоскою семиструнной

о том, как спаяна кольцом

ее единственная юность.

Ах, потеряла я любовь,

ах, потеряла я колечко!

В крещенский вечер стынет кровь,

гудит затопленная печка,

и не мигая ты глядишь

в круг золотого предсказанья, –

колдует над стаканом тишь,

и в дверь стучится обещанье.

Но все мутней вода в кругах,

стакан дрожит от бури темной,

ты видишь, отгоняя страх:

тяжеловесным и огромным

кольцом навеки скован свет,

кольцом экватора. И гибель,

шагая за судьбою вслед,

нам возвращает перстень в рыбе.

Но кольца на груди бойцов

кольчугой против стали острой, –

тут обручальное кольцо,

тут перстни графа Калиостро.

И все же смерть, – глухой гонец,

чудесный символ презирая,

найдет и подчеркнет конец

между тобой, землей и раем.

СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ ВОШЕДШИЕ В СБОРНИКИ

«Сжимала все упорней тьма…»

Сжимала все упорней тьма,

как в мертвой хватке, злую челюсть,

и было время как тюрьма,

и, поднимая легкий шелест,

сгорали звезды, и нагар

туманом сыпался на плечи,

на гуттаперчевых ногах

в дверях покачивался вечер.

И бились, бились об углы

вещей, расставленных когда-то,

тоска, восставшая из мглы,

и полы старого халата.

Пугала белая кровать,

и душный сумрак щерил зубы,

а сердце верило опять,

что слышит ангельские трубы.

Мертворожденные мечты,

как тень, сгибаясь, забегали,

вели за город, за пустырь,

за очарованные дали.

Пустое тело, став смелей,

с землей готовилось проститься,

чтобы под шелест тополей

блеснуть над городом зарницей.

Все возвращалось, все опять

само собой к тому же дому,

и снова – стены и кровать,

как вкус щекочущих оскомин.

И плоть, сожженную дотла,

как платье бросивши на стулья,

так уходила, так ушла

ночь на двадцатое июля.

«Меч». 18. IV. 1936

КИШИНЕВ

Проклятый город Кишинев…

Пушкин

Лошадям и извозчикам снятся

Хруст овса и прохладный трактир.

Небо – мелко, кистями акаций

Разрисованный кашемир.

На базаре под градом наречий

Помидоров краснеют ряды,

И в пыли – потерявшие плечи,

Желтоватые головы дынь.

Духота наступает на город,

Стороной кукурузных полей,

Вечер рдеет над старым собором,

Над молчаньем зачахших аллей.

И поэт покидает свой цоколь;

Не касаясь земли башмаком,

Он идет, как всегда, одинокий,

Горевать в губернаторский дом.

И в змеином, зеленом объятье

Виноградников и садов

От бессильных и давних проклятий

Задыхается Кишинев.

«Меч». 8.XI.1936

«Город терялся, кружился и плыл…»

Город терялся, кружился и плыл,

гребни тумана смывали костелы,

я возникала, мой зов был уныл,

тело мое становилось тяжелым.

Я возникала, росла и ждала,

я обольщалась печально и сладко…

Дни уходили сквозь сны и дела,

чередовались и клали закладку.

Жизнь вырастала. Мой дом был готов.

Дом ли? Готов ли? Не знаю, быть может.

Счастье идет без приветственных слов,

счастье мое, равнодушный прохожий.

Я обольщаюсь, а мир не готов,

я лишь рассеянно множу потери;

над неподатливой стопкой листов

сердце трепещет в тисках суеверий.

Дни. Но ржавеет мой песенный плуг.

Как временами мой голос томится!

Дом покидает приснившийся друг,

исподволь русая прядь серебрится.

«Скит». IV. 1937

«Дни тяжелы, как груз аэростата…»

Дни тяжелы, как груз аэростата,

мешки с песком, — песок зыбучих слов,

Сдавайся, сердце, ты уже распято

вскипевшим гневом темных городов.

Как бьешься ты! И радости не слышишь —

гудит простор и ждет возмездья кровь.

И с каждым днем беспомощней и тише

--">