Николай Иванович Постарнак - Обыкновенный день

Темнота отступала,

И светлели глаза.

Уходили с победой,

Без знамен, без похвал.

— Это наш не последний,

Кто-то тихо сказал.

***

Работа выходила боком.

В буквальном смысле. И плечом.

Вся — на дыхании глубоком,

вовсю алея кумачом.

Она встречала нас морокой,

не отпуская до пяти.

А в пять за ягодой-морошкой

я к дальним сопкам уходил.

Я забирался в ельник частый.

А он, и сумрачен, и скуп,

вдруг оборачивался чашами

полян в серебряном цвету.

Я ватник стлал.

Я спичкой чиркал.

Закатом я руководил.

Лес надо мной свистел и тинькал,

озерной свежестью сквозил.

Мою усталость принимала

земля на вечные крыла.

А там, где дыбью перевала

она светилась, вся кругла,

как из подтекста, из тумана —

в пол-окоема паруса —

в синь водружились цвета знамени

и цвета правды — корпуса.

И вызревали, как морошка,

и подавали голоса:

Работничек! Одна морока...

Ишь, по морошку моду взял...

***

Заварим чай калиной красной.

Присядем молча у огня...

Десятый день ведем мы трассу,

кляня погоду, грунт кляня.

Он мне по нраву, этот грубый,

суровый, словно Север, труд.

Когда порой ничто не любо,

когда порой, как дьявол, лют.

Когда в брезентовой одежде,

мошкой обросший и дождем,

припомнишь вдруг девчонку нежную,

родимый край, родимый дом.

И веришь, что сполна зачтется

сумятица дорог, тревог...

И добрым словом отзовется

все, что успел, и все, что смог.

И то, что мамы беспокоятся,

одни в неласковых ночах,

о наших буднях, о бессонницах

и о натруженных плечах.

***

Целительны источники истории.

Не первые мы входим в эту жизнь,

затем, чтоб изучить ее теории,

познать ее крутые виражи,

познать садов цветенье, птичье пенье,

магнитное явленье полюсов...

Литейщик первый.

Землепашец первый.

Кузнец, нам завещавший ремесло...

В КИНОТЕАТРЕ 

В кинотеатре летнем

На экране — ветер.

Наганы да кожанки —

Двадцать первый год.

Чапаевским Петькой,

Отчаянным Петькой,

Я за власть Советскую

Ухожу на фронт.

Звезды на буденовках

Мигают тревожно.

Белая ли армия,

Черный барон...

«Капитала чертова

Накрепко стреножим» —

У костра я выведу

Заржавленным пером.

В ночь умчится конь мой,

Окровавив губы.

Упаду, изрубленный,

У тоненьких берез.

На минуту смолкнут

Боевые трубы.

Я умру, как надо,

Не рассыпав слез.

Я умру, как надо,

Но последним часом,

Но предсмертным мигом

Будет мне дано

Родину увидеть

Нежной и прекрасной.

Вздрогнут и погаснут

Звезды надо мной...

Но покуда в сердце —

Никакой печали.

Там с любовью рядом

Ненависть цветет

Алою звездою

Пятипалой.

До судьбы.

До вздоха.

До пули влет...

Я О ЗНАМЕНАХ ОГНЕННЫХ...

Я о знаменах огненных,

о флагах,

что красным осеняют и венчают

просторную сплоченность демонстрантов

по датам праздничным и всенародным.

Мы их выносим бережно и свято

из красных уголков, из кабинетов.

Выносим их. И — словно песнь поем

земле и солнцу; к солнцу поднимаем

у всех трибун восторженной земли.

И вот я древко в синеву вонзаю.

И тетя Клава, женщина, которой

досталась от войны в наследство песня

о синеньком платочке, мне кивает

и начинает громко «Марсельезу».

Пою я «Марсельезу». С тротуара

мне машет Клим, сосед мой добродушный.

Он был в полку когда-то знаменосцем.

Сегодня он особенно сияет

и машет детским маленьким флажком.

Я понимаю Клима. Понимаю

необходимость медного оркестра

и праздничного неба солидарность,

одетого в спецовку облаков.

--">