закадычного братéлку-то.

А и здоровкают они да обнимаются,

А й не видались братики ишшо годочка три,

Три годочка да ишшо два годика.

Спроговорит Иванище Путеевич:

— А й не буду тоби я выспрашивать!

А й не буду тоби я допросы чинить!

А и зде мы живём, в ето времецко,

Что озлобится всяко сердечушко.

Потому-ка губят-душат нашу Рóсею,

Портят кровушку страдальну много русьскую.

Ка была красна могуча родина,

Нунче вот бледна, хвора, немощна.

Так пойдем же мы с тобою, выпьем водочки,

Выпьем водки «Аляксандровской слободушки».

И бросает он Иванище Путеевич тележечку,

Ту тележку со бананами со фруктами.

А возьмут они любимой спирту-водочки

Да сюды-ка-ва нехитрой-то закусочки:

Пару яблок, пол-буханки да консерву килечек.

И пошли они ко дому на квартирочку,

Ко Иванище Путееву на хатаньку

Со базарчика на Красный переулочек,

С переулочка через прошпекту Ленина,

Дальше на Революционну улочку.

И заходят-то они да во квартирочку,

Однокомнатну, неубрану, нечистую.

Там валяются пустые-то бутылочки

С-под пивка, с-под водки, самогону же.

Да на кухоньке посуда непомытая,

По углам свисат узóрча паутиночка.

Вот они закусочкой чинно накрывают стол,

Наливают бережно в стаканчики граненые,

Выпивают первую единым духом, кушают

Да закуриват пырóсочку языческу,

Папыросочку язычну «Белую Маренушку».

А и продолжит разговор Иванище Путеевич:

— Ах и была-то у мени жона да раскрасавица

Ё расчудесная Наталия нунь Виевна.

Дык проезживал нашей сторонкой иносранчик-то,

Швед заморской, бизнесмэн, тудыть ёго!

Скóчила ма жонка ёму на хер

Да уёхала со етим за границу-то.

Вот така была жона, лебедь милая,

Слыла лебедью прелестной — стала леблядью…

А ишшо живу-ка я как случай-то позволит,

Вот нашел на рыночке работу,

И у тех ли черныих узбеков-нáцмэнов,

Ереванцев тех ишшо бакинистых,

Зербайджанцев тех ведь дагестанистых

А й катаю дык тележки со бананами.

Да уж и работаю, гну спинушку,

Но очюнь жалко их, етих безродныих.

Потому — не на своей оны земле живут

И получается, не свой едят-то хлебушек.

Снег-то ым, мороз за оскорбление

А и чужой язык за унижение.

Ну-кось, выпьем-ка давай за нашиих божков!

Прославим мы ай тых же истинных богов,

Кои пришлы к нам изо сказачных миров!

Во второй заход они-то выпивали,

Наливным закушивали яблочком,

Черным хлебушком да килькой заедали.

Продолжат свою-ка речь Иванище Путеевич:

— Окромя других да безделушечек

Дык ишшо продал я телевизор-то,

Чтобы не смотреть на ети рожи хамские.

Ёны хуже воров-татей, хужей мошенников,

Ёны сами живут во мёду сладкоем,

А нас де вспомнят когды грянут выборы.

А их смотреть-слушáть да и не радоватися,

Да на кого ли там смотреть, кому-то лыбиться?

А — ль на Бориску?… На Максимыча?… Степаныча?…

На министров краснощёких, толстопузых?

На те ли кóмпасы со молотом серпастыим?

Ёны же прячут карту сверхсекретную,

Во той карте-то дорога в Коммунякию.

На тых жирков, заплывших однозначно ё?

А ль на бегущего вперед хрюшатку Чука-Гека?

На рыжую жевачку Чупа-чупсовну?

Ёна кроится между тех-то псов рыгающих,

Ёны рыгают стервенело: вау! ваучер!

На ой-ли-гарха, червя березоваго?

О да, на отчий дом — наше «отечество»:

И лужи, и мосты над ними, крыши,

Лукойлы, чесноки, газоновые перцы…

Смотри же, брат, приправа острая готова!

Где ж тут жаркое? Ну-ка…

Тьфу! Без брынцания «ферейна» будемте здоровы!

А тут они ведь чокаются дружно,

Во третий раз за ворот заливают.

И говорит Иванище Путеевич:

— Ты покумекай, Игорь свет Всеславьевич,

Какó ёны мечтат хлебать валютно сено

Во том пентазагонистом хлеву,

Когда работать самы не приучены.

Зато скакать друг перед дружкой петушками,

Зато вон-там-паксами затыкать соби же пасти,

Затема пенсии памперсональные соби выписывать

Да наряжаться в те медали, в те ли ордена,

Как политутки во колготки и в ажурны лифчики.

А нам-то подсуют игрушку деньгесосную,

--">