Петер Европиан - Y2K (авторская редактура)

Я проснулась и очень обрадовалась. Обрадовалась, потому что моя кровать стояла посреди коридора. Значит сейчас 31-е декабря и завтра будет Новый Год.

В коридор выплыла мама, сонно кутаясь в теплый халат. Увидев меня, она удивилась и спросила:

— А чего ты тут спишь?

— Это папа храпел. Сегодня 31-е.

Когда наступает 31-е декабря, папа всегда волшебно храпит. И от этого его волшебного храпа раскрываются двери, моя кровать вылетает в коридор и происходят многие другие невероятные вещи. Только почему-то ни мамину дверь, ни мамину кровать папин храп не берет. Мама даже не очень верит в его сверхъестественные возможности. Когда я о них заговариваю, она всегда «сомнительно хмыкает».

Сейчас она тоже «сомнительно хмыкнула», протиснулась мимо меня и направилась дальше.

Проводив ее глазами, я села, натянув одеяло до подбородка и обхватив руками колени, и на некоторое время замерла в такой позе. Это специальная утренняя поза, которую следует принимать, если весь день свободен и не нужно никуда идти, как сейчас. Наша квартира уже начала изменяться в преддверии праздника. В коридоре появилась тумбочка для гостей. Еще один признак того, что Новый Год действительно близко. Hа самом деле из всех предновогодних чудес гостевая тумбочка — единственная по-настоящему важная вещь.

Первый гость заявился сразу после завтрака. Как и положено, он был мокрый и продрогший. И очень молоденький. Он сказал, что шел на праздник в какую-то общину, но сбился с дороги и провалился под лед.

Я покосилась на тумбочку, но та хранила задумчивое молчание. А сама я тоже еще ничего не решила.

Провожая его в ванную комнату, я спросила, как его звать. Он сказал с едва заметной запинкой:

— Шеша.

И скрылся в ванной. А я стояла с открытым ртом. Шеша с незапамятных времен сидел в нашем подвале.

Пока Шеша (или кем он там был) отогревался в душе, я рылась в шкафу, подыскивая ему одежду. Мама и папа уже заглядывали ко мне, млея от любопытства.

— Пока не знаю, — сказала я им, — уж больно он славный.

— Ага… значит его можно кормить… — задумчиво протянула мама. Похоже, она была довольна.

— Кстати, он сказал, что его зовут Шеша.

— Как это?!

Я только пожала плечами.

Стоя под дверью, я подробно проинструктировала его, на какую именно трубу вешать одежду, по крайней мере ту, что должна быстро высохнуть. Он долго рассыпался в благодарностях, объясняя, какие мы добрые.

Потом щелкнула задвижка, дверь отворилась и показался Шеша, закутанный в купальную простыню по самые уши. В таком виде он походил на сугроб. В комнате я выдала ему ворох одежды и тапочки и оставила одного. Одежда была папина и не особенно ему подходила, но он ничего не сказал, скромно подвернув ее, где было можно. Выйдя в коридор во всем великолепии папиных габаритов, он пробормотал что-то смущенное и покосился на свое отражение в зеркале.

Я ехидно сказала, что, поскольку он — Шеша, ему должно быть все равно.

— Так я какой Шеша, — ответил он, — я просто так называюсь. В честь… ну…

— Знаю-знаю. Есть такой змей. Странные у тебя, однако, родители.

— Это не родители. Это потом. Нас всех… так зовут.

Как выяснилось, при вступлении в их организацию (какую именно он не сказал) все неофиты отбрасывали свои мирские имена и назывались догадываетесь, каким именем они все назывались? Одинаковые имена должны были сплотить их в одну духовную общность. «Hу и имечко выбрала ваша организация» — чуть было не ляпнула я. Hо сдержалась.

Потом мы пытались его накормить, а он отбивался. Из того, что мы могли предложить, есть ему нельзя было практически ничего. Мясо нельзя, рыбу нельзя, торт тоже нельзя, в нем яичный порошок. И вообще ничего нельзя, даже каши, потому что в наших кастрюлях готовилось мясо и они стали… короче, нельзя.

К нам очень давно не приходили такие религиозные мальчики. Понятно, отчего Шеша показался мне таким славным. Они все такие — чистенькие, опрятные, вежливые. Если бы еще убрать куда-нибудь их убеждения… Только вопрос, останутся ли они после этого такими же славными? Мама считает, что нет.

В конце концов мы накормили его бутербродами с

--">