Борис Борисович Батыршин - День ботаника

ракетных войск НОАК ^[1] …»

«…чудовищное преступление коммунистического режима Китая.

Количество жертв оценивается…»

Всё-таки, они решились. Три боеголовки мегатонного класса – наверное, сейчас на месте Шанхая озеро застывшего радиоактивного стекла, из которого торчат оплавленные скелеты небоскрёбов.

«…Москву решено сохранить в нынешнем состоянии, установив по линии МКАД заградительный режим. Не самый худший вариант, если сравнивать с Нью-Йорком, медленно, но верно превращающимся в криминально-анархический анклав, куда стекаются маргиналы и уголовный элемент со всей Северной Америки…»

«…власти Бразилии уже в пятый раз отказали наблюдателям ООН в доступе на территорию Сан-Паулу. Лагеря беженцев в соседних штатах переполнены. Общее число перемещённых лиц составляет…»

И больше ничего за четверо суток: похоже, последняя ниточка, связывающая его с миром за МКАД, вот-вот оборвётся. И тогда Сергей сложит своё барахло в старенький рюкзак, заткнёт за пояс ножны с кукри. Запрёт дверь квартиры, где прожил всю сознательную жизнь, спрячет ключ, повесит на плечо отцовскую двустволку и пойдёт вниз по лестнице, перешагивая через бледные, в пупырчатых наростах, плети пожарной лозы.

День первый 15 сентября 2054 г., среда

I

Обойные гвоздики, крепящие холст к подрамнику, поддавались один за другим. Сергей подцеплял шляпки и поворотом ножа выдёргивал их из дерева. Очень хотелось бросить это занятие и выкроить чёртову супрематическую^[2] мазню из рамы несколькими взмахами лезия, оставив неровные кромки – и чтоб с запасом, с запасом!

Увы, заказчик потребовал, чтобы с картиной обращались бережно. Ещё бы, за такие-то деньги!

Про некоторые экспонаты Третьяковки в своё время ходило немало жутковатых баек. Например, говорили, что на портрет Марии Лопухиной девушкам на выданье нельзя смотреть подолгу – якобы, её отец, мистик и магистр масонской ложи, заманил дух дочери в полотно. А больше всего жаловались на «Русалок» Крамского: легенда гласила, что московские барышни, увлёкшиеся картиной, теряли рассудок, а одна и вовсе утопилась в Яузе. Сотрудники музея уверяли, что по ночам от картины несутся печальные вздохи – русалки горевали по утопленнице. А может, наоборот, сокрушались, что слишком мало юных девиц попадает в их тенёта.

Вот и об этом, прости господи, произведении искусства, болтали чёрт-те что…

Покончив с последним гвоздём, Сергей скатал картину в трубку и засунул в тубус. Его изготовили специально для этой вылазки из толстой провощённой кожи, не пропускающей внутрь ни капли воды. Затянул ремешки и привычно усмехнулся: современные рюкзаки, эргономичные, из прочнейших материалов давным-давно сожрала плесень, а брезентовый, выгоревший до белизны «Ермак» оставался в полном порядке. Пришлось, правда, заменить пластиковые заглушки труб деревянными, но в остальном Лес пощадил ветерана советского туризма.

Удобный рюкзак для егеря – первое дело. Большинство коллег Сергея предпочитали станковые рюкзаки и, не имея возможности раздобыть подобный раритет, мастерили их сами – благо, найти дюралевые трубки в Лесу не проблема.

Или, скажем, ботинки. Сергей, как и прочие лесовики, не доверял обуви, оставшейся от прежних времён или привезенной из-за МКАД. Слишком много в нитках синтетики, к которой Лес беспощаден. Походишь в таких день-другой, а они и расползутся по швам.

Можно, конечно, прошить обувку дратвой – кручёной конопляной нитью, пропитанной воском или дёгтем – но лучше всё-таки заказать новые. Сапожников в Лесу хватает, тот же брат Паисий из Новодевичьего Скита. Сергей носил его башмаки второй год и горя не знал.

Залы постоянной экспозиции освещались через подвесные потолки, пропускающие в дневное время достаточно света. Но полимерная полупрозрачная плёнка давно раскисла, с решётчатых переплётов стеклянных крыш-фонарей свешивались толстые жгуты вездесущего проволочного вьюна и пожарной лозы. Зелень карабкалась по стенам, оплетала рамы картин, пружинила под подошвами сплошным ковром мха. В одном из залов ствол граба – не слишком толстый, метра три в поперечнике – взломал пол и торчал --">