Георгий Старков - Страшная история

меня…

Глаза слезились, в них вонзались крошечные стрелы молочно-белого света, но она увидела, как человек в сером свитере приближается. Держа тесак наготове.

— Ы-ы!

Она извернулась в агонии и почти вырвалась из рук, но на помощь тем двоим пришли ещё десять крепких пальцев, которые защелкнулись на её поясе.

— Отпус…

Она не закончила — поняла, что всё бесполезно. Проследила, как тесак взмыл вверх, и закричала. Почему-то она не зажмурилась, что было бы самым естественным действием, а просто повернула голову назад до хруста позвонков, чтобы не видеть всего этого. И увидела, что тот, кто её держит, тоже в сером свитере. Они ВСЕ были в серых свитерах, и у всех были одинаковые лица. У всех, кто её окружал. И швы на лицах. И тесаки…

Он всё-таки достал меня, подумала Яна, и тут последовал удар.

Медбрат с размаху вогнал шприц в руку кричащей девушки и быстро ввёл под кожу всё содержимое. Девушка вдруг перестала кричать — вместо этого она начала смеяться, лицо её исказилось в жутком оскале. Тем, кто её держал, приходилось всё хуже. Все мускулы заходили ходуном под изорванной майкой, и им казалось, что они держат не девятнадцатилетнюю девушку, а самку медведя, защищающую детёныша. Но всё-таки укол начал действовать: скоро она ослабла. Дёргания и извороты стали реже, потом прекратились, остались лишь подрагивания. Но держали девушку до тех пор, пока она окончательно не уснула.

— Бог ты мой, — потрясённо сказал человек, на которого девушка наткнулась, прежде чем началась вся эта жуть. Это был щуплый толстяк в зелёной куртке с аккуратно наложенным швом на лице. Ему стало плохо. Да уж, хорошенький выходной выдался — сначала получил от своей стервы скалкой прямо в рожу, потом этот недотёпа неправильно наложил шов, а на сладкое ещё и это. День был безнадёжно испорчен.

Милиция нашла «ГАЗ», стоящий на поляне, через два дня после этого. Возле машины зияла яма, которая подозрительно напоминала могилу (впрочем, выкопана она была только наполовину). Копали яму, очевидно, лопатой, которая валялась рядом. И эта же лопата послужила орудием убийства — у машины скрючился труп крупного мужчины в сером свитере. У него была проломлена переносица — лезвие лопаты врезалось в лицо на уровне глаз, раздавило мягкий хрящ и прошло в мозг. Это решило судьбу бывалого зека Николая Проскурина, неоднократно сидевшего за разбойные нападения и один раз — за убийство с отягчающими обстоятельствами. Проскурин был известен на зоне как блатной по кличке Дизель, но смерть его застала не в «родных краях» — территории, ограждённой колючей проволокой, — а здесь, у кромки пригородного леса. В «ГАЗе» (который принадлежал ещё одному рецидивисту по кличке Рыжик, в миру — Лев Горбицын) милиционеры нашли ещё два трупа. Одним из них был сам Рыжик, а другим — Станислав Филатов, парень той самой девушки, которая за день до этого устроила в поликлинике панику. Следователь строил различные версии разыгравшейся трагедии, но окончательно расставить точки могла только сама девушка, которая находилась в психиатрической больнице. Допрашивать её пока не было никакой возможности. Но милиционерам всё-таки удалось задать ей вопросы — спустя три недели. После этого дело было быстро закрыто и отправлено в архив. Газеты на какое-то время наполнили леденящие кровь заголовки, город был шокирован, но потом всё начало забываться. Через год о резне помнили избранные единицы, а когда Яна закончила университет (в дипломе было три тройки, остальные — пятёрки и четвёрки), вряд ли в городе нашёлся бы хотя бы один человек, кроме её родственников, однокурсников и родственников Стаса, который помнил бы о событиях той апрельской ночи, столь красочно описанной в газетах.

Яну выпустили из больницы уже через месяц, потому что помутнение сознания у неё быстро сошло на нет. Повторного приступа не было, не было и предпосылок к этому, и Яна в мае вернулась домой. Конечно, на учёбу она опоздала, но осенью сдала все экзамены и была переведена на третий курс. Однокурсники сначала смотрели на неё искоса, словно ожидая от неё чего-то из ряда вон выходящего, но она казалась вполне нормальной — общалась, шутила и смеялась. Правда, смеяться она стала реже, а иногда на неё нападала необъяснимая хандра, и тогда училась плохо, прогуливала целые недели и даже напивалась. Не так, чтобы в стельку, но ощутимо (ей удалось бросить эту привычку к пятому курсу, и --">