Эшли Уивер , Стивен Ван Дай , Керола Дан - Антология классичекого детектива-4. Компиляция. Книги 1-9

комедии, после которой она таинственным образом поднялась из безвестности до звания «звезды». Можете себе представить, какие невероятные истории распространяли «длинные языки», воспользовавшись ее отсутствием.

Ее внешность еще более укрепляла за ней эту двусмысленную славу. Без сомнения, она была красива вызывающей, яркой красотой. Я видел однажды, как она танцевала в клубе «Энтлероз», любимом месте сборищ ночных искателей развлечений, которым заправлял человек недоброй славы – Рэд Регюн. Она произвела на меня впечатление необычайно прелестной женщины, по крайней мере внешне. Она была среднего роста, стройна, грациозна и, как мне показалось, немного безучастна и даже надменна – возможно, это было результатом ее общения с королевскими фамилиями Европы, о котором твердили повсюду. У нее были алые губы и широко раскрытые глаза, как у «Blessed Damore» Розети. В ее лице было то странное сочетание чувственности и одухотворенности, которого добивались художники всех эпох, чтобы создать образ вечной Магдалины. У нее был тот тип лица, который управляет влечениями мужчины и, подчинив себе его волю, толкает на отчаянные поступки.

Маргарет Оделл прозвали «Канарейкой» после того, как она выступила в остроумном балете в «Folies», где каждая девушка изображала птицу. Ей досталась роль канарейки, и ее желтый с белым атласный костюм в сочетании с массой золотых волос и с розово-белой кожей заставил публику отметить ее необыкновенное обаяние. Отзывы прессы были так хвалебны и публика так неустанно каждый раз ее вызывала, что не прошло и двух недель, как «Балет птиц» был переименован в «Канарейку», и мисс Оделл была возведена в ранг «premiere danseuse», получив в то же время сольный вальс и песенку, чтобы специально продемонстрировать ее красоту и дарование. Она покинула «Folies», когда закрылся сезон, и в течение всей своей последующей карьеры в ночных притонах Бродвея сохраняла за собой ставшую популярной кличку «Канарейка». И когда она была найдена мертвой у себя в квартире, преступление немедленно стало известным под названием, которое сохранилось за ним и впоследствии, – «Убийство Канарейки».

Мое собственное участие в следствии по делу об убийстве «Канарейки», вернее, мои наблюдения за ходом этого следствия – один из самых памятных эпизодов в моей жизни. В то время, когда было совершено убийство, пост прокурора Нью-Йоркского округа занимал Джон Ф.К. Маркхэм, вступивший в эту должность в январе предшествующего года. Едва ли мне нужно напоминать вам, что за те четыре года, что он провел на этом посту, за ним укрепилась громкая слава искусного расследователя преступлений. Однако похвалы, которыми его постоянно осыпали, были ему чрезвычайно неприятны: будучи человеком высокой честности, он инстинктивно уклонялся от почестей за заслуги, которые принадлежали не ему одному. В действительности Маркхэм играл всего лишь второстепенную роль в расследовании большинства своих знаменитых случаев. Заслуга их истинного раскрытия принадлежит одному из очень близких друзей Маркхэма, который в то время отказался опубликовать факты.

Этого человека я вынужден назвать вымышленным именем – Фило Ванс.

Ванс был удивительно одаренным человеком. Он немного занимался коллекционированием предметов искусства, был прекрасным пианистом, глубоко изучил эстетику и психологию. По происхождению американец, он получил образование в Европе, и в его речи еще сохранился легкий английский акцент и интонации. Он обладал значительным независимым состоянием и, происходя из высших кругов общества, должен был для поддержания фамильных связей тратить много времени на выполнение своих светских обязанностей, но он не был ни бездельником, ни дилетантом. Он держал себя холодно и с некоторым цинизмом; те, кто встречались с ним, считали его снобом. Но те, кто знали Ванса близко, так, как я, видели настоящего человека под его внешностью, и я знал, что холодность и цинизм были бессознательными проявлениями одновременно чувствительной и одинокой натуры.

Вансу не было еще 35 лет, и он обладал замечательной наружностью. У него было тонкое, подвижное лицо, но на нем, как преграда между ним и его приятелями, сохранялось суровое, сардоническое выражение. Он не был лишен чувствительности; но его эмоции носили главным образом интеллектуальный характер, хотя я несколько раз наблюдал у него бурные приливы энтузиазма при решении той или иной эстетической или --">