изумрудная, золотая. У древесных подножий, по земле, по камням, тянутся длинные тени. В листве, отдаваясь в тиши, звенит птичья трель, и я вновь слышу голос.

Так красиво… и больно… как больно…

Прошибает холодный пот. Руки слабнут. А, да что мне те руки?

Сколько еще выдержит тело? Или это все? Конец? И теперь я бессилен?

С каждым шагом в ноги наливают свинец. Икры взрываются болью. Я хочу это остановить… просто остановить… пожалуйста, остановите это!

Больше времени. Я думал, у меня больше времени.

Да, я этого боялся, но верил, будто настигнет под конец. А теперь только десять шагов – и мне вновь нужен отдых.

Просто успокойся и пробейся сквозь боль.

Десять? Я не в силах пройти и восьми: боль охватывает бедра, и икры трясет.

Отдохнуть… только пару минут…

Я решаю идти, но еще пять шагов, и боль почти запредельна, а слабость идет все дальше. Отвожу назад правую ногу – растянуть икроножные мышцы. На мгновение боль исчезает. Тяну левую, мне легче, и кажется, справлюсь, но три шага – и понимаю: нет, я не прав. Вот и все. Мои ноги уже не идут.

Почему? Почему сейчас?

Я нахожу где сесть, но боль не стихает. Стискиваю зубы, давлю желание закричать от злости и горечи. Руки сжимаются в кулаки, волной накатывает гнев. Я на грани, я хочу отшвырнуть от себя эту усталость, выплеснуть это разочарование, эту ярость, эту боль…

Мое тело меня подводит. Еще хуже, подвожу я – жену, детей, друзей.

Всегда, всю жизнь я был уверен в себе. Я держал все под контролем. Но сейчас моя уверенность – прах на ветру. И от этого чувства не скрыться.

Часть I. Начинания

1. Ответы и вопросы

Джастин

Сколько часов я за последние тринадцать лет провел в приемной? Уже и не считаю. Бесконечные биопсии мышц, МРТ, кровь на анализ, все время чем-то щупают, тычут, ковыряют, а диагноза как не было, так и нет.

В школе к врачам со мной обычно ходил лучший друг, Патрик Грей, но теперь это немного накладно: его дом в Айдахо, мой в Южной Калифорнии, и я уже давно, после того как перебрался в Сан-Диего, не раз дожидался ответов в гордом одиночестве. Сегодня, слава богу, со мной жена, Кирстин.

Открывается дверь в смотровую, и Дженнифер, помощница врача, оглядывает враз ожившую приемную. Ловлю ее взгляд. Она прекрасно знает и меня, и Кирстин, но вызывает все равно формально:

– Джастин Скисак!

Пока я поднимаюсь – на ортезах и с тростью, без них и стоять не получится, – Кирстин уже у двери. Она знает: я хочу дойти сам. Да, будет долго. Но сам. Идем по коридору. Кирстин и Дженнифер не спешат, чтобы я не отстал.

– Хорошая трость, Джастин, – замечает сестра у самого порога. – Новая?

Я смотрю вниз, на темный пурпур древесины.

– Да. Лучший друг сделал.

– Прекрасная.

Когда слабость перешла с моей левой ноги еще и на правую, Патрик купил амарантовую доску, а потом дневал и ночевал в гараже с лобзиком и инструментами для шлифовки – превращал ее в красивую трость, будущий символ нашей заветной дружбы.

– Доктор будет через пару минут, – говорит Дженнифер, когда мы садимся, и, улыбнувшись на прощание, тихо прикрывает дверь.

Кирстин готова ждать: она достает из сумочки журнал и, коротая время, листает страницы. Оседаю на стуле, приникаю головой к стене, закрываю глаза, и мир замирает.

– Что-то он дольше обычного, – вдруг слышу я голос жены. Она меняет журнал.

– В приемной людей много, – отзываюсь я. – Хоть бы на этот раз с ответами пришел.

Годами целая когорта неврологов все силилась понять, что с моим телом. Картина схожа с массой хворей, да с тем же боковым амиотрофическим склерозом. Но целиком – ни с одной. Дай бог, хоть эта череда проверок, анализов, биопсий завершится прорывом, – и даст мне, пусть даже смутно, представить, что меня ждет!

Мне бы и просто названия хватило. Врачи уже ставили четыре диагноза, и все неверные. Видать, моя болячка такая редкая, что им и неведомо, есть ли у нее вообще имя.

Наконец входит врач. Садится на табурет с колесиками. Его белый халат вольно накинут на твидовый пиджак. Стрижка с пробором, редкая проседь, большие очки в металлической оправе. В руке – моя история болезни. Он мельком проглядывает ее и смотрит сквозь линзы на меня и Кирстин.

– Ну что, как вы?

На лице – призрак улыбки.