Александр Мотельевич Мелихов - Каленый клин

организм отказывается от принципа, которым веками обеспечивалась его жизнеспособность. Обеспечивалась, в частности, и крепостным правом – таковы были стандарты, от которых все отсчитывалось.

Вместе с тем, для подпавшего под его власть другого национального организма, спаянного религией, преданиями, социальной структурой, образом жизни, языком и т.д., было более чем естественно противиться любым мерам, тоже ведущим к его распаду. Национальный организм как целое все равно сопротивлялся бы этим мерам, если бы даже каждому отдельному индивиду они сулили относительное благоденствие (нам не удастся подкупить их уровнем жизни именно потому, что они народ, а не толпа сброда, – примерно так писал об арабах знаменитый сионистский лидер Вл. Жаботинский). Но российское правительство в ту пору не могло бы обеспечить и личного благоденствия: в России и титульная нация отнюдь не упивалась медом и млеком, а ступить на крестьянскую стезю, не имея ни опыта, ни желания, которые не могут возникнуть даже из самых щедрых льгот и ссуд… Солженицын и сам прекрасно понимает: “Земледелие – это большое искусство, воспитываемое лишь в поколениях, а против желания, или при безучастности, людей на землю не посадить успешно” (с.73).

Правительство тоже находило евреев “заслуживающими снисхождения”, но утопического своего замысла не покидало – тем более что

“образовалось среди колонистов сколько-то и зажиточных земледельцев, успешно занимавшихся своим хозяйством” (с.153).

Вместе с тем Солженицын обильно цитирует многолетние инспекционные донесения о нерадивостях и мошенничествах еврейских колонистов и несопоставимо меньше говорит о мошенничествах, нерадивостях и “малых организационных способностях” (с.73) русской администрации. И хотя цель автора – доказать, что царское правительство ограничивало, но не преследовало евреев – формально оказывается вроде бы достигнутой, однако упомянутая пропорция дает повод упрекнуть его в подыгрывании русской стороне. А уж еврейские младенцы, можно не сомневаться, прямо объявят, что и вся-то история неудачной “аграризации” евреев изложена Солженицыным с единственной целью еще раз оклеветать безупречный еврейский народ. Тогда как если бы не русское воровство, лень и “бардак”, евреи бы еще при Александрах устроили образцово-показательные кибуцы. В ангельской уверенности, что и вся книга написана ради поругания еврейского племени, их еще больше укрепит реакция русских младенцев: мы же, мол, всегда говорили – сколько еврея ни корми, трудиться он все равно не будет.

Трудиться… Подозреваю, что не только опасения перед “прорывом” еврейской активности, как представляется Солженицыну, “питали оградительные меры российского правительства” (с.121), но еще и архаические представления о том, что такое труд. Похоже, правительство страшилось не только усиления еврейского экономического влияния, но и вообще усиления торгово-финансового фактора, или, выражаясь по-простому, либерализации экономических отношений: либерализация и впрямь грозила расшатать государственную машину, управлявшуюся в основном внеэкономическими рычагами. Ну, а что концентрация капиталов в частных руках, необходимая для реализации крупных проектов, на первых порах и впрямь вызывает пугающую имущественную дифференциацию, – этот факт страшил не только

“государственников”, но и “народников”.

Тот же добрейший, благороднейший Глеб Успенский тоже цитируется

Солженицыным: “Все вытерпел народ – и татарщину, и неметчину, а стал его жид донимать рублем – не вытерпел!”, “Евреи были избиты именно потому, что наживались чужою нуждой, чужим трудом, а не вырабатывали хлеб своими руками” (с.193). Глеб Успенский в своих очерках с почти научной обстоятельностью продемонстрировал, сколь сокрушительно коммерциализация имущественных отношений ударяет по самым основам крестьянского мироощущения – по убеждению, что лишь то добро праведно, которое нажито своими руками. Получено от предков, от государя – это крестьянина мало касалось, – но вот когда у него на глазах кто-то, не косивши, не сгребавши, берет кредит в банке, скупает сено у тех, кто его накосил, высушил и сметал в стог, затем продает скупленное в городе, возвращает кредит и становится почти богачом… Эта картина оказывается столь катастрофической для мужицкого мироощущения, что один запивает, другой приходит к выводу, что нынче нужно жить воровством – и --">