Луи Арагон - Морис Торез

войны — в Виллербане, в Иври, в Арле… Перед моими глазами стоит его высокая фигура, я вижу, как он, произнося речь с трибуны, рассекает кулаком воздух… О чем он говорит? Он неутомимо призывает французов к единству, напоминает о том, что надвигается война, что необходимо готовиться к отпору, а для этого и надо объединить всех французов, о том, что перед лицом гитлеровской угрозы особенно необходим союз с русскими, он обличает предательскую политику, проводимую Лавалем… Да, уже в 1935 году он говорил о предательской политике Лаваля…. И больше всего он говорил о Франции, о величии Франции, о миссии Франции.

Недавно, выступая перед микрофоном на радиостанции в Гренобле, я сказал о том, что именно Морису Торезу я обязан тем, что стал таким, каков есть, и хочу публично заявить: я обязан ему военной медалью, полученной мною в 1940 году, в самые мрачные часы для нашей родины. Меня многие спрашивали затем, что я хотел этим сказать. Все очень просто.

То, что я сказал, могли бы сказать о себе многие другие. Да, нас много,— тех, кто учился в школе Тореза, тех, кому этот сын народа, ставший трибуном, преподал истинные уроки французского…

(Я приводил затем в статье примеры, о которых я уже упоминал сегодня, поэтому я опускаю их… и обращаюсь прямо к событиям 1939 года.)

…Те же самые люди, которые унизили Францию в Мюнхене, ввергли, при пособничестве пятой колонны, нашу родину в войну — без должной подготовки, без союзников на Востоке; пятая колонна, имевшая своего человека в правительстве в лице Бонне, стремясь подготовить и осуществить поражение, толкала правительство на ликвидацию всякой демократии, подстрекала его надеть намордник на прессу. Газета «Се Суар» была запрещена. Алексис Леже^[16] заявил мне, что он никогда не верил в возможность союза с русскими и делал все, чтобы переговоры закончились неудачей. Мандель (да простит господь его бедную душу!^[17]) сказал мне: «Я считаю вас патриотом, но мы пришли к такому положению, что уже не можем избежать несправедливости». И вот тогда я встретился с Морисом Торезом. «Ты будешь мобилизован,— сказал он мне,— исполни же свой долг…» Эти слова не выходили у меня из головы, пока я был в армии, на всем протяжении войны. Я изо всех сил старался оправдать доверие Тореза. И впоследствии один только Дрие Ла Рошель посмел усомниться в моем патриотизме. Правда, по странному стечению обстоятельств, этот субъект находился в отеле «Континенталь», где он ведал пропагандой, между тем как я находился в полку, и при этом под наблюдением. Ведь вы, конечно, помните об этом, майор, вы, кто отказался передать мое личное дело в распоряжение охранной полиции, вы, конечно, помните об этом, полковник, которого все уважали за мужество, вы, конечно, помните об этом, господин главный врач, ведь вы сами указали мне доносчика, которому было поручено наблюдать за мной?

Да, много воды утекло с тех пор. И главный врач моего полка, принадлежавший в начале войны к организации «Аксьон франсез», на днях написал мне: «Я оказывал помощь (в помещении коммунистической партии, во время парижского восстания) раненным 23 и 24 августа… в частности, героическому человеку, которого звали, кажется, Лежандр, по прозвищу Огюст. Он был навылет ранен в печень и знал, что скоро умрет. И все же он ни на мгновение не пал духом, он думал не о себе, а о своих товарищах, он заботился об обороне здания. Впрочем, я уже до этого дня понял, что только в ваших рядах встречаются столь мужественные натуры, люди, которых римляне называли словом «vir»^[18] …»

Вы преувеличиваете, доктор, когда говорите, что такие люди встречались только в наших рядах. Я знавал мужественных бойцов, принадлежавших к разным партиям — и католиков и сторонников де Голля. Но я понимаю вас. Да, именно таковы люди, воспитанные Морисом Торезом. И десятки тысяч таких людей были расстреляны…

Когда пятая колонна задумала уничтожить этого патриота, так сильно мешавшего лавалям и дорио, петенам и платонам^[19], он по требованию своей партии принял решение скрыться от полиции, которая вела войну против мобилизованных французов: это происходило во время той «странной» войны, когда не вели войну против Гитлера. Люди, впоследствии вошедшие в правительство Виши и уже в начале войны зарекомендовавшие себя как друзья Абеца, подняли невероятный шум! Но на заводах Рено рабочие писали на стенах: «Торез не дезертировал, он — на боевом посту, во главе своей партии». И Торез --">