Игорь Герасимович Терентьев - Собрание сочинений

используемая игра различными шрифтами служит не только для усиления экспрессивности, но в отдельных случаях выполняет роль стилизации. Так, в двух стихотворениях, посвященных Илье Зданевичу, типографское оформление текста воспроизводит характерные особенности шрифтовой игры в «дра» И. Зданевича.

Из новых стихов, включенных в Факт, интересно своим оригинальным разрешением темы еды стихотворение Совершенно неизвестно чего пожелает мой желудок. Перечисление блюд переходит в сюрреализм: «всего вкуснее бабка^[35] волосатых ингушей» и заумь: «кашу… из фисталя», где «фисталь» – контаминация «фисташек» и «миндаля», заканчиваясь «щекотной дузой»: «дуза» – усеченная «медуза».

Вспоминая свои первые поэтические опыты, Терентьев включил в Факт стихотворение Крученых, в котором благодарит Крученых, углядевшего в нем заумного поэта. Тема анальной эротики обыгрывается, в отличие от первого, посвященного тому же адресату стихотворения, не посредством сдвигов, а омонимичностью подзаголовка (анал 1918), многозначностью слова «натужиться» и аллюзиями на статью Крученых О стихах Терентьева и других.

Последним из опубликованных в Тифлисе было посвященное грузинским поэтам стихотворение Дидебулиа^[36], написанное в ноябре 1921 года. В функции зауми в нем выступает грузинское слово «Дидебулиа», означающее «величание», и звучащее отчасти по-грузински слово «курикулуш», ассоциирующееся также с латинским «curriculum». Использование звуковых комбинаций, характерных для грузинского языка, имело место и в других стихах Терентьева, например, «шушиан» (Мои похороны), «Сихимелбормхаули» (Серенький козлик).

В 1923 году стихотворение Терентьева Ге мая было опубликовано в журнале «ЛЕФ»^[37]. Заумь в этом стихотворении носит агитационный характер. Агитационные стихи Терентьев печатал и в сатирическом лефовском журнале «Крысодав». Ряд стихов Терентьева, посвященных Крученых, вошел в книги Крученых начала 20-х годов, в частности, Зудесник и Фактура слова. Шуточные стихи Терентьева также содержатся в выпущенных им совместно с Крученых книгах Литературные шушутки^[38] и Турнир поэтов^[39]. Отрывки из агитационных стихотворений Терентьева 30-х годов приведены в книге Беломорско-Балтийский канал^[40].

Терентьев не создал своей поэтической школы. Единственным поэтом, не считая Крученых, на которого Терентьев оказал непосредственное влияние, был малоизвестный тифлисский заумник Ю. Марр, посвятивший Терентьеву стихотворение Терентилль. Сборники стихов Терентьева, выходившие в Тифлисе маленькими тиражами, были практически неизвестны в Москве и Петрограде. Хотя справедливости ради надо отметить, что сборник Факт был в библиотеке В. Я. Брюсова.

Некоторые черты поэтики Терентьева, в частности, сочетание алогизмов с подбором слов по звуковой близости, сближают его поэзию с поэзией обэриутов, с которыми Терентьев лично познакомился и в известной мере сотрудничал в Петрограде. Однако этот вопрос требует специального исследования.

Поэтика Терентьева периода «41°» имеет много общих черт с поэтикой Крученых тифлисского периода, его теоретические взгляды на футуризм не в меньшей степени сложились под влиянием идей И. Зданевича.

Ю. Деген отнес Терентьева к художникам, которые «не изобретают, но приобретают и согласно своему тем'перамету и своим вкусам усовершенствуют и утончают приобретенное»^[41]. Это далеко не покрывающее всего своеобразия его творчества определение совпадает с автохарактеристикой Терентьева, назвавшего себя «президентом флюидов». Оно метко характеризует один из основополагающих принципов, провозглашенных Терентьевым в книге 17 ерундовых орудий, положенный в основу новой футуристической школы: «Долой авторов! Надо сказать чужое слово, узаконить плагиат». Идея свободного заимствования восходит к высказываниям М. Ларионова периода Ослиного хвоста и Мишени, в частности, к его брошюре Лучизм (1913). В предисловии к каталогам выставок Мишень (1913) и № 4 (1914) М. Ларионов также ратовал за «всевозможные комбинации и смешение стилей»^[42]. Развивая эту мысль, теоретик ларионовской группы И. Зданевич в ряде докладов, прочитанных осенью 1913 года, выступил с обоснованием нового направления «всёчества», пришедшего на смену футуризму^[43]. Сущность «всёчества» И. Зданевич видел в том, что «ни один момент искусства, ни одна эпоха не отвергаются. Наоборот, победившие время и --">