Александр Мотельевич Мелихов - Застывшее эхо (сборник)

противоречили друг другу, что временами их совмещение представляется столь же неосуществимым, как мечта построить круглый треугольник. Кроме того, взыскуемый образ не должен слишком уж явно противоречить известным фактам, а поскольку в разных социальных группах считаются твердо установленными факты не просто различные, а иной раз и прямо противоположные… Речь может идти скорее о создании внутренне противоречивой системы, в которой каждая социальная группа могла бы найти чарующий ее аспект, к чужим аспектам («иллюзиям») относясь хотя бы без вражды, а еще лучше – с отеческим снисхождением. Построение такой системы – дело не одного года и не одного человека, но, во всяком случае, это работа скорее для художников, чем для идеологов; это нашему брату законы не писаны, это мы свободны от обязанности непременно сводить концы с концами. Но если в истории страны прежде всего бросаются в глаза то великие победы, то великие поражения (все равно отзывающиеся во всемирной истории), возникает соблазн и дальше двигаться путем наибольшей простоты – путем исторической инерции: то выбиваться чуть ли не в мировые лидеры, то скатываться на грань исчезновения – тут же, впрочем, начиная грезить о новом витке. Чтобы выбраться из этой опасной спирали – можно однажды достичь таких высот, падение с которых окажется уже несовместимым с жизнью, – великим народам иной раз можно поучиться и у народов малых (я не вкладываю в слова «малый народ» того сакраментального значения, которое им придал И. Шафаревич). Малым народам неизмеримо легче выйти из положения, в которое они никогда не имели ни соблазна, ни возможности попасть. Финны для меня – самый загадочный народ в Европе (я бы даже сказал: в мире, если бы мое европоцентрическое невежество не обязывало меня держаться скромнее). Не имея ни собственного государства, ни изолирующей религии или образа жизни, ни воображаемой всемирно-исторической миссии, без всяких видимых истерик сосредоточиваться, воодушевляться смесью вымыслов и правды, крепнуть, становиться на ноги, выстаивать, обустраиваться – во имя чего?.. В чем они видят свое величие (невозможное без примеси ужаса)?.. Века под властью шведов, неудачные восстания, переход под власть российской короны – снова не по собственному решению, а по договору между шведами и русскими, – независимость, опять-таки дарованная Лениным в явной надежде вскорости забрать ее обратно, одну или вдвоем с Парижем (не тут-то, правда, было), гражданская война, которую, кажется, только советская власть сумела возвести из величайшего бедствия в предмет национальной гордости, и наконец-то зимняя война с Советским Союзом – едва ли не первая за бог знает сколько веков страница канонически (в привычном нам смысле) героическая: вооруженная борьба с внешним агрессором. Борьба, кто спорит, геройская, однако все же проигранная, приведшая к потере десятой части и без того отнюдь не обширной территории. Затем компрометирующий союз с Гитлером… Оно, конечно, куда было деваться, и все-таки союз с нацизмом есть союз с нацизмом – обстоятельство, гораздо более взывающее к замалчиванию, чем к романтизации. Затем разгром (при многократно превосходящих силах противника, но все-таки разгром), выход из войны, потребовавшей военных действий против вчерашнего союзника… Оно, опять же, куда было деваться, да и союзник-то был таков, что с ним чем хуже, тем лучше, но ведь для национальной легенды в привычном вкусе требуется не прагматизм, а бескорыстие, и неважно, что в международных отношениях оно еще большая редкость, чем в отношениях межличностных. Нет-нет, я очень даже верю в бескорыстие народов, тем более что народы и не могут действовать иначе как бескорыстно, покуда они остаются чем-то целым, а не грудой разрозненных прагматиков. Но народы всегда действуют во имя своих, а не чужих фантомов (не обращая внимания, что большинству их граждан как частным лицам эти фантомы выходят боком). Нацию создает общий запас воодушевляющего вранья, и лучше всего воодушевляет, мне казалось, вранье героическое. Притом воодушевляться самой расхристанной победой все-таки гораздо легче, чем даже самым геройским поражением. Как же устроились с этим делом финны, думал я, направляясь в исторический музей города Хельсинки. Какие победы они раскапывают в своей истории унижений и поражений? Дело началось, как всегда, издалека – чьи-то кости, древний кнут… Затем какая-то история с этнографией, но --">