Марина Львовна Москвина - Житие Даура Зантария, колхидского странника

кружка Даура с его недопитым чаем и дневник, раскрытый на той весенней странице:

«Лхаса — столица Тибета…».

Хоронить его повезли в Сухум. Он как раз туда собирался и вроде бы даже заранее купил билет на самолет.

Пришла мне пора провожать Даура. У митрополита Макария я прочитала, что каждый день из сорока — страшно важный для покинувшего этот мир человека, и каждое слово молитвы — капля влаги, ибо дым земных очагов восходит прямо к райским крышам. Во всех известных мне традициях это утверждается как истина в последней инстанции. И я стала выбирать, по какому отправиться Пути?

Сложность заключалась в том, что я, вообще-то, буддист.

На Пасху Даур звонил мне и говорил:

— Мариночка! Христос воскрес! Если твои не такие законченные йоги, поздравь их от меня.

Однако душой Даур был убежденный суфийский дервиш. Его настольная книга — Жизнь и Поэзия Джалал аддина Руми, и он ее постоянно цитировал:

…Потом приходит смерть, подобно заре,

и ты просыпаешься,

смеясь над тем,

что считал своей скорбью…

— Путей много, — он говорил мне, — но Бог один, и, возможно, на зайце суфизма я доскачу до твоего слона индуизма и буддизма.

— Все, что не приближает меня к суфизму, то отвлекает меня! — говорил Даур. — Если мне предложили бы на выбор слона Будды или ишака Иисуса, я выбрал бы верблюда.

С суфийской традицией в этом смысле я была полностью незнакома. «Тибетская книга мертвых» лежала у меня на столе, я всю ее проштудировала от корки до корки, но это был грозный и страшный путь, и я не решалась двинуться по нему.

Мы стали думать с Адгуром, другом Даура, как быть. Он говорит:

— Можно было бы в церкви заказать службу. Даур — крещеный. То, что он такой суфий, это его сознательный выбор. А по рождению он христианин. Но мы не знаем его имени при крещении. Вот я, например, — говорит Адгур, — Адам. А наш друг — Адриан. Хотя мы с ним родились в один день. Нам так давали имена во Христе: кто на кого похож.

Я отвечала:

— Мне кажется, ОНИ и так поймут, о ком идет речь…

— Да, — качал головой Адгур, — он там не останется незамеченным.

Короче говоря, я выставила на шкаф большую фотографию Даура, окружила ее расписными деревянными птицами, которые мне в Иерусалиме подарила Дина Рубина, зажгла свечи, благовония, поставила две имевшиеся у меня иконы: Девы Марии и Сергия Радонежского (Даур в паспорте с отрочества записан как Сергей, так как председатель их сельсовета очень любил Есенина, и всех мальчиков своевольно и официально переименовывал в Сережи!), открыла запыленный «Молитвослов».

— Со святыми упокой, Христе, душу раба Твоего Даура, — попросила я, — идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная…

— Ты что, — спросила моя мама, — хочешь устроить Даура в рай?

— Да, — говорю.

— Дело это для нас совершенно неизведанное, — с сомнением сказала моя мама. — К тому же ты некрещеная, поэтому твои молитвы…

Но я не стала дослушивать. Все тридцать девять дней каждый вечер я возжигала свечи и обращалась к Иисусу, Пресвятой Богородице и Преподобному Сергию Радонежскому, изредка сбиваясь и взывая к Буддам и Бодхисаттвам всех четырех сторон света, наделенным великим состраданием, обладающим мудростью понимания, любовью и силой покровительства невообразимых размеров, с просьбой защитить Даура на тех неведомых мне путях, по которым он сейчас движется. И вновь обращалась к Иисусу:

— Господи! — говорила я. — Даур Зантария — яркая краска в Твоей палитре. С ним пришло на Землю много любви. Покой, Спасе наш, с праведными Даура, и всели во дворы Твои, презирая прегрешения его, вольные и невольные, Человеколюбче!..

А самому Дауру я говорила:

— Смотри, узнай меня, когда мы опять с тобой встретимся, договорились?

— Ну, я же узнал тебя — в Переделкине, — он отвечал.

На сороковой день, когда в его родном Тамыше собрались на поминки более пятисот человек (говорят, на похоронах было полторы тысячи!), во дворе жгли костры и в огромных казанах варили мамалыгу, — все друзья приехали туда, пришла многочисленная родня, Абхазия горевала о Дауре… В тот день в Москве я сняла его фотографию со шкафа и поехала на Ваганьково в церковь — заказывать поминальную службу.

— Ты — талмудистка и начетчица! — сказала моя мама. — Сели бы лучше, выпили по рюмочке…

Но этот важный для Даура день я твердо решила --">