Владимир Сергеевич Бушин - Иуды и простаки

Америке. Первый писал в «Литературной газете», что Бродский – «вполне середняковский писатель, которому повезло оказаться, как говорят американцы, «в нужное время в нужном месте». В краю не столь отдаленном (имеется в виду высылка на несколько месяцев из Ленинграда в Архангельскую деревню по хрущевскому постановлению о «тунеядцах». – В. Б.) он приобрел ореол одинокого романтика и наследника великой плеяды. В дальнейшем этот человек с удивительной для романтика расторопностью укрепляет и распространяет этот миф. Происходит это в результате почти электронного расчета других нужных времен и мест, верной комбинации знакомств и дружб. Возникает коллектив, многие члены которого даже не догадываются о том, чем они являются, однако считают своей обязанностью поддерживать миф нашего романтика… Редко кто, взявшись за чтение монотонного опуса, нафаршированного именами древних богов, дочитывает его до конца. Со свеженькой темой о бренности бытия наша мифическая посредственность бодро поднимается, будто по намеченным заранее зарубкам, от одной премии к другой и наконец к высшему «лауреатству»… К Нобелевской премии в 1987 году».

Лимонов в статье «Поэт-бухгалтер», написанной тоже еще при жизни Бродского и озаглавленной так вовсе не потому, что мать поэта работала бухгалтером, утверждал: «Как и Солженицын, Бродский – еще одна Большая Берта русской литературы… Его стихотворения все больше напоминают каталоги вещей… Почти все они написаны по одному методу: недвижимый философствующий автор обозревает вокруг себя панораму вещей… Метод сравнения употребляется им бессчетное количество раз. Назвал предмет – и сравнил, назвал – и сравнил. Несколько страниц сравнений – и стихотворение готово…

Поэт малоподвижен. Ему не хватает темперамента. Во всех стихах его автор-герой пребывает в состоянии меланхолии. Никогда – в состоянии восторга. Взрывов у него нет. Человек он невеселый. Классицист. Бюрократ в поэзии. Бухгалтер поэзии, он подсчитает и впишет в смету все балки, костыли, пилястры, колонны и гвозди мира. Перышки ястреба…

В устах почти рафинированного интеллигента, man of letters, каковым Бродский хочет быть (и, очевидно, на 75 % является), ругательства, попытки ввести выражения низшего штиля типа «ставил раком» звучат пошло и вульгарно.

Бог, которого Бродский так часто поминает, не дал ему дара любовной лирики, он груб, когда пытается быть интимным.

Стихи Бродского предназначены для того, чтобы по ним защищали докторские диссертации конформисты.

Иосиф Александрович Бродский получит премию имени изобретателя динамита.

С сегодняшними русскими поэт, кажется, поладил. Но еще неизвестно, каким найдут Бродского сзади идущие поколения…»

А вот что, как недавно обнаружилось, думал о Бродском уж вовсе непохожий на упомянутых выше писателей наш выдающийся композитор Георгий Свиридов: «У Бродского нет совсем свежести. Все залапанное, затроганное чужими руками. Комиссионный магазин… «Качественные», но ношеные вещи. Ношеное белье, украшения с запахом чужой плоти, чужого тела, чужого пота. Нечистота во всем. Нет свежей женщины, свежего плода, яблока, свежей ягоды. Что-то нечистое, уже бывшее в употреблении – всегда! Нет никакой свежести в языке, и это даже не язык, а всегда жаргон – местечковый, околонаучный, дачный».

При всей разности процитированных авторов нельзя не видеть, как много в их суждениях общего. И уж это ли не гораздо более ранние попытки «сбросить с парохода современности»?

Может быть, и не зная эти статьи, Шамир, конечно же, спорит и с ними, в частности по вопросу идущего сзади поколения пишет: «Стихи Бродского остаются в золотом фонде русской поэзии… Где бы не легли его кости, наши дети будут повторять: «На Васильевский остров я приду умирать…»»

Но ведь известно, что не пришел, а умер в США, и кости его легли далеконько от России. Так что «почва и судьба» не подтвердили поэзию. И хотя бы уже только поэтому, думается, у наших детей несколько больше оснований повторять строки поэта, которые не разошлись с судьбой:

И хоть бесчувственному телу

Равно повсюду истлевать,

Все ж ближе к отчему пределу

И мне б хотелось почивать…

Или:

Я хотел бы

   жить и умереть

      в Париже,

если б не было земли такой —

      Москва.

В Москве, в Лубянском проезде и умер…

А Есенин?

В зеленый вечер под окном

На рукаве своем повешусь…

И повесился, да именно возле --">