Захар Прилепин - Письмо товарищу Сталину

смешают с грязью, и поделом.

Но отчего ж можно сказать о русском человеке, походя, на бегу, всё что заблагорассудится — и это ничего: утрутся, проглотят, никуда не денутся.

По крайней мере, я до сих пор не читал открытых писем русского студенчества к журналистам или телеведущим с требованием перестать подозревать их в погромных намерениях. Также не видел и посланий в поддержку непрестанно охаиваемой с недавнего времени православной церкви, высказаться касательно которой имеют право все, живущие в России, в том числе и не православные вовсе — у нас же светское государство.

Виктор Шендерович, среди прочих толкователей, увидев в моём тексте признаки вопиющего антисемитизма, ставит диагноз: я болен сифилисом.

Ну, я не такой знаток половой гигиены, как некоторые. Однако вздорная память мне подсказывает, что подобный диагноз кому только не ставили: от Державина, Пушкина, Гоголя и Чехова до Блока, Есенина, Шолохова и Михаила Булгакова. Все вокруг больные, один Шендерович здоров. Я как-то обмолвился, что живи в наши дни Достоевский — Виктор Анатольевич и его рвал бы за штанину. На что Виктор Анатольевич слегка обиделся и отреагировал иронично: ну, да, мол, пока нет Достоевского — отыгрываюсь на Проханове. Отчего ж только на Проханове? Отыгрывались, к примеру, на Валентине Распутине, классике и великом русском писателе, и ничего, не поперхнулись.

Обнаружить во мне антисемита может только человек не знающий ни круга моего общения, ни музыку, на которой я вырос, ни круга моего чтения, ни моих учителей, ни моих друзей. Собственно, и книг моих тоже не читавший.

Текст обращён вовсе не к тем, за кого грудью встаёт Шендерович.

Текст обращён к тем, кто сразу себя там узнал. Быков не узнал, Ольшанский не узнал — у них, видимо, всё в порядке со здравым смыслом, — и нам есть о чём поговорить, при всей разнице взглядов.

Ещё он обращён к тем, кто упрямо узнавать себя не хочет — сегодня, чаще всего, это мои забывшие родство и совесть соплеменники, русские по крови, лишённые чести и совести нелюди, у которых тоже бывает местечковое сознание.

Ещё он обращён к тем, что последовательно и ретиво выступает в роли адвоката этих нелюдей; и адвокаты всякие бывают.

Алик Кох, даром, что немец, похоже, тоже кого-то узнал и был необычайно возбуждён этим.

Обнажив шпагу и неожиданно охамев (хотя мы не раз сидели за общим столом, пили вино из одной бутылки и были осведомлены о взглядах друг друга) он назначил мне встречу, чтоб сразиться в безжалостном устном поединке, отчего-то уверенный, что я должен всё бросить и примчаться в Москву с ним объясняться.

Алик, или, если угодно, Альфред, вас тут целая очередь выстроилась. К тому же, я отчего-то сомневаюсь, что если б я, к примеру, в бытность твою министром ельцинского правительства, столь же самонадеянно назначил тебе встречу для устной дуэли — ты б всё бросил и ответил мне немедленной взаимностью.

Более того, я искренне нахожу наш спор бессмысленным.

Похоже, мы отныне и вовеки останемся при своём. Никакая логическая цепочка доводов не приводит ни одну из спорящих сторон ни к какому согласию. «Вы говорите, что сталинская Россия была вершиной существования русской цивилизации? Это подлый бред! — Нет, это не бред, а очевидность! — Это бред! Он погубил Россию! — Нет, он её спас!» — и так до бесконечности. Цифр можно насыпать с обеих сторон предостаточно. Благо, что Россию ещё кто-то сохранил для нас, и можно о ней поговорить.

Но я не участвую в этом споре.

Моё отношение к той эпохе и к заявленной теме более сложное, более жёсткое, более болезненное — хотя бы потому, что при Сталине были убиты не только мои родственники, но и любимые мной поэты, чья страшная гибель для меня личная человеческая трагедия: Павел Васильев, Борис Корнилов, Осип Мандельштам.

Письмо написано затем, чтоб дать голос коллективному сознательному и бессознательному народа, к которому я имею честь принадлежать и от имени которого я имею смелость говорить.

Сочинитель Игорь Иртеньев обратился ко мне с письмом, где называет меня «мразью». По его словам, я оскорбил память его дедов, воевавших Вторую мировую.

Мир их праху, пусть они простят меня, если я невольно их обидел.

Но обидеть я хотел лишь тех из их сыновей, кто делает больно мне.

Не первый год я читаю про свой народ, который, как я снова и снова узнаю, является носителем рабской психологии. Ещё читаю про чёрную дыру --">