чем жизнь внешнюю, социальную. А поскольку та была схвачена, перекрыта и закатана под административный асфальт, оставалась только жизнь души, отраженная в книгах, музыке, живописи и театре. Почему СССР был «самой читающей страной»? Потому что только книги давали нам чувство полноты жизни. Они выполняли компенсаторную функцию. И лучшая часть страны Советов ушла на их страницы. Остальные, не знавшие книжного (душевного) опыта, перебивались радостями и горестями быта, неспособными заменить настоящей жизни. Оттого и пили.

В этом ограничении людей жизнью души была своя прелесть и свое преимущество — преимущество культурной аскезы. В эти три десятилетия мы были интересным, библиотечным, «внутренним» народом, нуждавшимся в общении с себе подобными, особенно с теми, кто, как нам казалось, стоял выше нас в иерархии культуры: писателями, поэтами, людьми театра и художниками. Их воспринимали как учителей жизни. Общение с ними транслируется на всю страну и становится событием. И душа с душою говорит. Интеллигенция была реально востребована. Ее неофициальный статус был выше, чем официальный статус советской интеллигенции 1930–50-х, всецело преданной государству и лизавшей ему все места. Интеллигенты 1960–80-х находились в латентной оппозиции к этому самому холодному из чудовищ, а иные уже диссидентствовали. Скорее неосознанно, чем сознательно, интеллигенция возвращалась к протестному мышлению и поведению, свойственному ее дореволюционным предшественникам. В эти десятилетия она дает нам новых героев.

Во второй половине 1980-х и в начале 1990-х интеллигенция на краткое время стала естественным лидером нации. Но затем перед нами распахнулся тот внешний и, если угодно, настоящий мир, которого мы были лишены прежде. Мир, далеко не похожий на книжный — более простой и более сложный. Это кардинально изменило ситуацию. Большинство из нас возвращается из книжной эмиграции в волнующую реальность. Жизнь становится важнее книг. Спрос на интеллигенцию тут же упал и больше не поднимался.

Да и сама интеллигенция не смогла ответить на вызовы нового мира. К современному хаосмосу она оказалась не приспособленной. В 1990-х интеллигенция стремительно теряет свой кодекс чести и, по сути, перестает существовать как социальное и моральное образование. Заметная ее часть признает новый порядок вещей (и людей) и становится беспозвоночной: наживает миллионы, если может, а если нет — прислуживает, торгует собой и все такое. «Когда к тебе не пристают с паяльной лампой, чего ты сам лезешь угодить?» — спрашивает таких Борис Любимов. Напрасно спрашивает, они не ответят.

Малая и лучшая часть бывшей интеллигенции остается в профессии. Они изжили комплекс учительства и просто занимаются своим делом, не теряя, впрочем, интереса к политике и либеральным ценностям. Но это так, в качестве хобби.

Еще есть непримиримые, упертые, несогласные — последний осколок интеллигентской формации. Разумеется, я также отношу их к лучшим. Но они практически полностью вытеснены в Интернет, включая их марши, которые для интересующихся существуют только в сетевом формате, а для большинства не существуют вовсе. Они как бы есть, но их нет.

Крушение интеллигентского проекта в России имеет еще и мировые причины: с 1980-х годов западные интеллектуалы заметно теряют интерес к острым социальным проблемам. До этого многие из них весьма напоминали наших интеллигентов. Первым западным интеллектуалом считается Эмиль Золя с его знаменитым «Я обвиняю». С тех пор интеллектуалы были общественной совестью Запада. Особенно заметны они были во Франции. Их звездным часом стали 1960-е и в меньшей степени 1970-е годы. Вспомним Сартра, Делеза, Ги Дебора или Фуко. Но в 1980-е эта традиция прерывается. «Интеллектуалу-оракулу пришел конец, — пишет уже в 1980 году Пьер Нора. — Никому сегодня не придет в голову спросить совета у Мишеля Фуко о том, вступить ли ему в иностранный легион и делать ли аборт собственной подружке. Сколь бы большим ни был престиж Фуко, он не является больше предметом культа. Интеллектуал перестал быть сакральной фигурой».

Россия, вступившая в 1990-е годы в большой мир, синхронизирует с ним свои ритмы и процессы. Идеологии остались в прошлом, и теперь люди просто живут (до следующей идеологической волны). Беги Лола (Вася, Коля), беги! — вот лозунг

--">