Джек Лондон - Из Доусона в океан

Тоузикейкет были в полном сборе, но больше всего народу приехало из районов, которые находятся в сотнях миль от этой стоянки. Мы поставили наше «тяжелое судно» среди легких, сделанных из коры каноэ, в беспорядке теснившихся у берега, и сразу же оказались в огромном рыбацком лагере. С трудом пробираясь между шатрами среди ползающих детей и грызущихся собак, мы направились к большому бревенчатому дому, где гулянье было в самом разгаре. Только с помощью изрядного числа щелчков и подзатыльников удалось нам протиснуться сквозь толпу детишек к входу. Длинная низкая зала буквально была полна танцующими.

Кроме как через единственную дверь, до отказа забитую народом, сюда не было доступа ни свету, ни воздуху; и в этой полутьме рослые индейские парни и индианки с дикими глазами обливались потом, завывали в вихре танца, который не поддается никакому описанию. С необычным чувством, знакомым всякому путешественнику, покоряющему дотоле неприступную вершину, мы уже собирались насладиться первобытной новизной обстановки, когда (представьте наше разочарование) обнаружили, что даже сюда, в глушь, за тысячу миль от ближайшего рубежа цивилизации уже проник в поисках приключений белый человек. Задыхаясь от духоты и запаха тел в этом набитом людьми помещении, мы неожиданно разглядели загорелое лицо, голубые глаза и белокурые усы вездесущего англосакса. С первого взгляда можно было понять, насколько по-домашнему он здесь себя чувствует.

В ста милях ниже Нуклукьето наш ночной сон был прерван дикими песнопениями, которые то нарастали, то необъяснимо исчезали по ту сторону вод. Часом позже, миновав излучину, мы пристали у рыбацкой деревни, жители которой настолько увлечены были своим религиозным обрядом, что даже не заметили нашего прибытия. Вскарабкавшись по берегу, мы оказались вблизи места, где совершалось таинство. Оно отбросило нас назад, к временам оргий пещерного человека, столкнуло с нашим общим, обитавшим, вероятно, на деревьях предком, так хорошо описанным Дарвином. Около сотни мужчин пели, издавая звуки, рожденные, возможно, еще в ту далекую эпоху, когда мир был совсем юн, и еще хранящие в себе дух первобытного человека. Подгоняемые шаманом, женщины бились в религиозном  экстазе, их распущенные черные, как воронье крыло, волосы стегали по бедрам, а тела колебались и извивались в такт песенного ритма.

Но и тут обнаружили мы следы вездесущего англосакса; да, здесь под пологом тента, распознали мы его в глазах женщины-полукровки, прижимавшей к груди младенца. Изящно сложенная, с кавказскими чертами и нежным овалом лица, она похожа была на жемчужину, потерянную в этой грязи.

Много и с большим пафосом говорил Лафкедио Хирн о японцах-полукровках, насколько же тяжелей жребий юконских индейцев-метисов! Их жизнь до краев полна непосильного труда, лишений и одиночества. Разве отважилась бы белая женщина при температуре градусов 50—70 ниже нуля с грудным ребенком за спиной пуститься в путь и делать миль по сорок в день на собаках? Это только один пример их будней, а возьмите охоту или рыбную ловлю, или дни, когда когтистая рука голода и болезней опустится на становище. Судьба их — будь ли то индейцы побережья Пэнхендл или эскимосы Ледовитого океана — от Скалистых гор и до самых западных Алеутских островов везде одна и та же.

Когда начинаешь обмен с местными жителями, гораздо глубже познаешь убожество и нищету всей их жизни. Из края в край летит жалобная мольба о лекарствах. Уже после первого общения улавливаешь трогательные нотки того могучего хорала душевной тревоги, который исходит из глубин сердца. У устья притока Каюкук в надежде раздобыть какой-нибудь образчик бус забрел я в летнее индейское становище. Возле одного из самых аккуратных шатров лагеря я завязал разговор с молодой метиской о покупке у нее какой-то необычайно красивой вещицы; уходил я под впечатлением ее слов. Я был потрясен, увидев перед собой прелестную крошку, играющую па цыновке из медвежьих шкур, розовощекую, голубоглазую с соломенно-светлыми волосенками, настоящую саксонку. Несколько раз делал я попытку принудить себя при товарообмене проявить твердость в цене, но всякий раз уступал, не в силах забрать мои ножны или кисет из крошечных пальчиков ребенка, смотревшего на меня голубыми глазами своего белого отца. И когда, поборов, наконец, слабость, я стал упорствовать, его мать сказала: «О, ты,

--">