Дмитрий Евгеньевич Галковский - Андеграунд

попал в цель? Но что такое "цель", когда говорится об эпохе, о поколении. Это облако, а не мишень в тире. Обиделось ли облако? Похоже, что да. По крайней мере в "литературе", в "газетах". Но комизм ситуации в том, что существует ли это облако в литературе? Может быть, только в виде плоской тени? Ведь поколение шестидесятников, последнее поколение СОВЕТСКИХ людей, не литературное поколение, поколение, которому литература русская досталась, но которое к этой литературе имеет отношение весьма косвенное.

Если Достоевский написал "Преступление и наказание", то это не значит, что у него был опыт убийства старух-процентщиц. Андерграундмен не обладает развитой индивидуальностью, следовательно и не может до конца сыграть (создать) роль. Ему нужна подпитка. Венедикт Ерофеев был алкоголиком — и ему удалось талантливо воспроизвести пьяное марево распадающегося советского мира. Виктор Ерофеев — "из хорошей советской семьи" и все его филологические опыты пахнут канцелярским запахом "домашних заданий". Видимо, поэтому "не поняли". И я тоже тогда понял — не надо. Так и надо писать. Не надо никаких "Бесконечных тупиков". Надо попроще, попонятнее. В ощущении этого было даже что-то приятное. Однажды я познакомился с семинаристом. Он сразу стал рассказывать про американский фильм (как ковбои спасли мир от коричневой чумы, найдя в Египте ковчег завета и т. п. антигерманская белиберда), уверяя, что это вообще ДОКУМЕНТАЛЬНЫЕ съёмки. Сначала я подумал, что он шутит, а потом понял — нет, русский семинарист жив. Это было приятное чувство.

Однако вернёмся к злополучному "Письму к Шемякину". Пригов и Беляева опубликовали в "Независимой газете" по поводу "Письма" большую умственную статью, в которой упрекали меня в отсутствии "подлинно научного культурологического анализа" эпохи 60-х. Учёная статья Пригова и Беляевой называлась так — "Абстракцисты и пидарасы". Я думаю, что фактически эту статью писали не два, а три человека. Третьим был Зигмунд Фрейд. Пока Пригов и Беляева ползали по полу и разрисовывали китайскими кисточками свою стенгазету, он сидел "сам третей" в кресле, курил дорогую сигару и время от времени стряхивал её пепел на макушки молодых культурологов.

Слово мстит неовладевшим им. Если уж пошла речь о публикациях в "Независимой газете", в этом смысле не менее показательна статья Бориса Парамонова с трогательным в своей непосредственности названием — "Говно". В этом произведении талантливый и добрый эмигрантский литератор проводил аналогию между советскими "славянофилами" и экскрементами ("почвенники" от "почвы", а почва это навоз и т. д.). На самом деле Парамонов тут даже никого не оскорбил, а совершенно неожиданно стал раскрывать перед образованным читателем интимнейшие подробности своей личной жизни. Ибо можно принимать или не принимать психоаналитический миф, но если миф принят, то прежде всего в его системе отсчёта должно интерпретироваться поведение самого мифолога. Миф не может быть орудием — миф это мир. Любой психоаналитик начинает психоаналитическую интроспекцию с самого себя. И если Парамонов не понимает, что первым делом сама литературная форма его статьи, грубая и оскорбительная, будет неизбежно восприниматься в психоаналитическом ключе, то он просто… не литератор. Он не чувствует и не понимает самих правил литературной игры. Остап Бендер хотя бы знал правила игры в шахматы. Я не вижу принципиальной разницы между подобными "культурологами" и каким-нибудь слесарем, хорошем парнем, по пути на работу прочитавшим в пособии для мастеров и бригадиров о Фрейде: "Отмечу химическим карандашом — расскажу ребятам, посмеёмся". При этом нужно быть слесарем, чтобы не замечать, что послюнявленный карандаш разбухает прямо в руке в нечто совершенно иное, а трамвай, в котором он едет к заводской проходной, приобретает черты двусмысленного символа. И вообще, весь внутренний мир слесаря вдруг начинает приобретать угрожающее и разрушительное третье измерение, то есть сталкивается с опасностью, которую его примитивный рассудок пытается отвести путём столь же примитивной интеллектуальной обороны (смеховое снятие).

Возможна любая форма литературного произведения, но эта форма должна быть неизбежно оправданна. И оправдана. Естественно, что чем грубее и резче форма, тем тоньше и завуалированней должно быть оправдание, система боковых ходов, линий возможного отступления, ловушек для оппонентов и т. д. Иначе — просто не --">