Морис Жорж Палеолог - Царская Россия во время мировой войны

именно она могла бы заменить распадающийся царский чиновничье-бюрократический «номенклатурный» аппарат. В этой ставке на интеллигенцию не последнюю роль играют советы Александра Николаевича Бенуа, постоянного собеседника и советчика посла: «Даже с точки зрения политической беседа с ним часто была для меня драгоценна, — пишет М. Палеолог 26 марта 1917 г. — потому что у него много связей не только с цветом представителей искусства, литературы и университетской науки, но и с главными вождями либеральной оппозиции и „кадетской“ партии… Его личное мнение, всегда основательное и глубокое, имеет тем больше цены в моих глазах, что он — в высшей степени характерный представитель того активного и культурного класса профессоров, ученых, врачей, публицистов, представителей искусства и литературы, который называется интеллигенцией».

Беседы с выдающимся деятелем русской культуры (и в России до 1917 г., и в русском зарубежье после 1917-го) А. Н. Бенуа, музей семьи которого недавно воссоздан в Ленинграде, оказали большое влияние на М. Палеолога и всю концепцию его мемуаров.

По своему содержанию две части воспоминаний неравнозначны. Первая в основном посвящена кризису «верхов» в 1914–1916 годах, бестолковщине царской военной и гражданской бюрократии, неразберихе в снабжении («снарядный кризис»), что вело к огромным потерям на фронте и росту недовольства народа в тылу.

Во второй, наиболее интересной части, рассказывается о первых трех месяцах Февральской революции.

Палеолог получает большую информацию, присутствуя на заседаниях Государственной думы, работу которой царь вынужден был возобновить после военных поражений России в 1914–1915 годах.

30 июля 1915 г. М. Палеолог записывает в своем дневнике: «Из всех губерний доносится тот же возглас: „Россия в опасности. Правительство и верховная власть ответственны за военный разгром. Спасение страны требует непосредственного участия и непосредственного контроля народного представительства“… Почти во всех группах депутатов слышатся энергичные, раздраженные, полные возмущения возгласы против фаворитизма и взяточничества, против игры немецких влияний при дворе и в высшей администрации, против Сухомлинова (военного министра. — В. С.), против Распутина, против императрицы».

5 августа Дума 345 голосами из 375 высказывается за отдачу под суд Сухомлинова и его «министерской команды», «виновных в нерадении или в измене».

Вряд ли преданный суду военный министр Сухомлинов был виноват лично в поражениях русской армии, и уж тем более он не был «германским шпионом», как это утверждалось и тогда, и нередко сегодня (см. роман В. Пикуля «У последней черты»). Хотя, конечно, министр не отличался ни особыми талантами, ни энергией, да вдобавок входил в «кружок» Распутина. Но такими сухомлиновыми были полны и фронт, и тыл, и это в стране, которая и в 1915 году, и позднее располагала огромными военно-экономическими ресурсами. Вот только один штрих. Накануне первой мировой войны Россия была крупнейшим производителем зерновых (в 1912 г. она экспортировала за границу столько зерна, сколько мы теперь за границей покупаем), и в разгар войны, 18 февраля 1916 г., министр земледелия А. Н. Наумов с думской трибуны объявляет: государственный запас зерна равен 900 млн. пудов.

Однако на железных дорогах царил такой беспорядок (неисправны паровозы, не хватает вагонов, министр путей сообщений — под стать Сухомлинову), что этот хлеб мертвым грузом лежит за Уралом, в элеваторах Западной Сибири, Казахстана и Алтая. Еще больше его осыпается на корню (не хватает крестьян на уборке), гибнет при транспортировке. В итоге за Уралом хлеб гниет, а в европейской части — его недостает. Даже действующую армию сажают на голодный паек. Какой вывод делает правительство? Вместо того чтобы форсировать завершение строительства начатой еще в 1911 году Южно-Сибирской магистрали (Орск — Семипалатинск), оно вводит осенью 1915 года… продразверстку: посылает в ряд европейских губерний воинские команды для принудительного изъятия хлеба у крестьян под «облигации» — квитанции, обещавшие компенсацию после войны.^[2]

Палеолог видит всю пагубность таких мер, в которых проявлялись свойственная россиянам иррациональность и поиски козлов отпущения («кто виноват?») вместо энергичной и толковой организации дела.

Кстати, при всей неприязни к Сухомлинову или Распутину он не видит в них (в отличие от В. Пикуля) «немецких --">