Денис Васильевич Давыдов - Дневник партизанских действии 1812 года

class="book">- Наша земля не так изобильна, чтобы придорожная часть могла пропитать

двести тысяч войска; оружейные и пороховые заводы - не на Смоленской

дороге. К тому же обратное появление наших посреди рассеянных от войны

поселян ободрит их и обратит войсковую войну в народную. Князь! откровенно

вам скажу: душа болит от вседневных параллельных позиций! Пора видеть, что

они не закрывают недра России. Кому не известно, что лучший способ защищать

предмет неприятельского стремления состоит не в параллельном, а в

перпендикулярном или, по крайней мере, в косвенном положении армии

относительно к сему предмету? И потому, если не прекратится избранный

Барклаем и продолжаемый светлейшим род отступления, - Москва будет взята,

мир в ней подписан, и мы пойдем в Индию сражаться за французов!.. [4] Я

теперь обращаюсь к себе собственно: если должно непременно погибнуть, то

лучше я лягу здесь! В Индии я пропаду со ста тысячами моих

соотечественников, без имени и за пользу, чуждую России, а здесь я умру под

знаменами независимости, около которых столпятся поселяне, ропщущие на

насилие и безбожие врагов наших... А кто знает! Может быть, и армия,

определенная действовать в Индии!.."

Князь прервал нескромный полет моего воображения; он пожал мне руку и

сказал: "Нынче же пойду к светлейшему и изложу ему твои мысли".

Светлейший в то время отдыхал. До пробуждения его вошли к князю Василий и

Дмитрий Сергеевичи Ланские, которым он читал письмо, полученное им от графа

Ростопчина, в котором сказано было: "Я полагаю, что вы будете драться,

прежде нежели отдадите столицу; если вы будете побиты и подойдете к Москве,

я выйду из нее к вам на подпору со ста тысячами вооруженных жителей; если и

тогда неудача, то злодеям вместо Москвы один ее пепел достанется". Это

намерение меня восхитило. Я видел в исполнении оного сигнал общего

ополчения.

Весь тот день светлейший был занят, и потому князь отложил говорить ему обо

мне до наступающего дня. Между тем мы подошли к Бородину. Эти поля, это

село мне были более, нежели другим, знакомы! Там я провел и беспечные лета

детства моего и ощутил первые порывы сердца к любви и к славе. Но в каком

виде нашел я приют моей юности! Дом отеческий одевался дымом биваков; ряды

штыков сверкали среди жатвы, покрывавшей поля, и громады войск толпились на

родимых холмах и долинах. Там, на пригорке, где некогда я резвился и

мечтал, где я с алчностию читывал известия о завоевании Италии Суворовым, о

перекатах грома русского оружия на границах Франции, - там закладывали

редут Раевского [5]; красивый лесок перед пригорком обращался в засеку и

кипел егерями, как некогда стаею гончих собак, с которыми я носился по мхам

и болотам. Все переменилось! Завернутый в бурку и с трубкою в зубах, я

лежал под кустом леса за Семеновским, не имея угла не только в собственном

доме, но даже и в овинах, занятых начальниками. Глядел, как шумные толпы

солдат разбирали избы и заборы Семеновского, Бородина и Горок для строения

биваков и раскладывания костров... Слезы воспоминания сверкнули в глазах

моих, но скоро осушило их чувство счастия видеть себя и обоих братьев своих

вкладчиками крови и имущества в сию священную лотерею!

Так как 2-я армия составляла левый фланг линии, то князь остановился в

Семеновском. Вечером он прислал за мною адъютанта своего Василья Давыдова и

сказал мне: "Светлейший согласился послать для пробы одну партию в тыл

французской армии, но, полагая успех предприятия сомнительным, назначает

только пятьдecят гусар и сто пятьдесят казаков; он хочет, чтобы ты сам

взялся за это дело". Я отвечал ему: "Я бы стыдился, князь, предложить

опасное предприятие и уступить исполнение этого предприятия другому. Вы

сами знаете, что я готов на все; надо пользу - вот главное, а для пользы -

людей мало!"

--">