Алексей Константинович Смирнов - Наследники Авиценны

меня сунули в инсультное отделение, замещать доктора Хустаффсон, которая гуляла в отпуске. Отделение оголилось и вообще содержалось в черном теле, там даже заведующего не было, и я с удовольствием взялся за дело. Разгребал папки за часа, еще два скучал и уходил домой. Мне потом за это вставили - деликатно и немилосердно.

И я у всех спрашивал: какая она, доктор Хустаффсон, и.о. заведующей? Мне было искренне интересно. Высокая она или короткая, толстая или худая, молодая или старая, сука или не очень? Все пожимали плечами и цедили что-то невразумительное.

День, когда доктор Хустаффсон явилась из отпуска, оказался последним днем моей работы в этом отделении.

Я знал, что она придет, и с утра вошел в ординаторскую бодро, с широкой улыбкой, едва ли не с протянутой рукой - все-таки женщина, вот я и не протягивал. Посреди ординаторской, праздно и в полном одиночестве топталось низенькое, насупленное существо с руками, засунутыми в карманы халата.

В ответ на мое приветствие существо, глядя в дальний угол, коротко чирикнуло и ушло.

Больше мы с существом не общались, меня сразу же перевели в соседнее отделение.

Я не понимал, в чем дело. Не иначе, думал я, существу доложили, что за неделю до того я пришел на дежурство в состоянии полупаралича, с содранными ладонями. Что поделать - таксист привез меня домой в два часа ночи, прямо от милиции, и я заблудился в собственном дворе: бегал, упал, пострадал.

Но выяснилось, что дело не в этом. Оказывается, Хустаффсон работала на две ставки. Это ведь очень важно, перед дополнительной ставкой любые глобалисты и антиглобалисты могут отправиться в жопу со своими проблемами. От дополнительной ставки зависит восход солнца и луны. И я, не зная, что творю, эту ставку взял и занял.

Потом уже она оказалась очень милой женщиной.

Помню, отмечали мы в зале для лечебной физкультуры Новый год. Я, по-моему, уже примеривался, где бы полежать. И Хустаффсон отловили в коридоре. Она отиралась возле дверей: будто бы просто так, сама себе пожимая плечами. Все давно ушли домой, а она так, прогуливалась потихоньку. И в мыслях у нее не было рваться к нам. Ну, ее обняли, втянули в зал. Она что-то изумленно чирикала. Она ни о чем таком не думала! Она именно чирикала, поднявши брови - это была ее манера речи. Никто и никогда не мог понять, о чем она толкует. Насвистывая свои лесные были и небылицы, она присела на краешек скамьи и засвиристела уже басом. Ей налили.

Потом мне сказали, что она человек очень одинокий и несчастный. Каждый вечер бутылку покупает в ларьке на вокзале и пьет дома одна.

(обратно)

Нерастворимые осадки

Пока я ломаю копья, пока составляю сборники, персонажи больничной хроники - не потому ли? - исправно переселяются на тот свет или куда еще.

Уж нет моей заведующей отделением, бабули.

Уже выгнали заведующего лечебной физкультурой за активную физкультуру с малолетками-пациентками - это напрасно, он ведь не помнил ничего и никогда. Да? - всегда удивлялся.

Умерла логопед, в него влюбленная по нелепому вывиху чувств - но не от них.

Уролог, чуя недоброе, сбежал еще при мне.

Теперь приглашают хоронить медсестру, что слона на скаку останавливала. Туда, где покоятся Зощенко и Ахматова. Ближе к Зощенко, я думаю, но без всякого злословия.

Так и не знаю, хорошо ли то, что я обеспечил им какую-никакую, а память. Даже имен не назвал - оно и к лучшему, наверно.

Царствие Небесное.

Они выпадают, словно хлопья нерастворимого осадка, уподобляясь бесшумному февральскому снегу.

Скоро там сделается совершенно тихо и пресно, а мои записи отнесутся к эпохе правления Анны Иоанновны, Бирона, карл и страшил, с фейерверками, карнавалами и ледяными дворцами.

2005-2006

(обратно)
--">