Элизабет Бортон де Тревиньо - Я, Хуан де Пареха

то время мне было лет девять, не больше, и мне вовсе не хотелось учиться чему-то трудному. Ну конечно трудному! Недаром сама хозяйка приходит в такое отчаяние, когда садится писать письма. Но я знал пылкую, переменчивую натуру этой дамы и покорно ответил: «Да, госпожа», — рассчитывая, что она скоро позабудет свою безумную затею. Но, оказалось, хозяйка всё помнит!

Вечером разразилась гроза, ливень освежил город, прибил пыль, и дышать сразу стало легче. Следующий день выдался прохладным и ясным — в такую погоду хозяйка любила погулять, покрасоваться в бесчисленных нарядах, сшитых из богатых тканей, которые её муж завозил из Турции и Персии.

Утро началось как обычно. Она призвала меня, уже готовая выйти из дома: в сине-фиолетовом платье, чёрной кружевной^[6] мантилье^[7] и с золотыми цепями на шее. Мы отправились к мессе^[8]. Я шёл на шаг позади хозяйки и нёс её коробочку с засахаренными фруктами — цукатами, чётки^{3} и небольшой хлыст с пучками перьев: им полагалось отгонять шелудивых бродячих псов и грязных уличных попрошаек, если те лезли прямо под ноги.

Мессу служили в большом соборе со стрельчатыми арками, высокими колоннами, золочёными алтарями^[9] и картинами в богатых рамах. В соборе царил мягкий свечной полумрак и пахло благовониями. Входя под эти своды, я всегда испытывал огромную радость. Мне нравилось всё: распевные речи священников, их красивые одежды и кульминация мессы — величественный, удивительный момент, когда хлеб и вино претворяются в Тело Господа. В соборе хозяйке частенько приходилось тыкать меня веером в бок, потому что я напрочь забывал и про неё, и про её цукаты и чётки, да про всё на свете! Душа моя стремилась ввысь, стремилась омыться в потоках золотистого света, который безусловно исходил от самого Бога.

В тот день я надеялся, что после мессы хозяйка зайдёт в гости к подруге, которая иногда угощала нас этим странным напитком из Америки — шоколадом. Она подавала его горячим, в крошечных чашечках. Хозяйка всегда разрешала мне допить последний глоток и пенку из своей чашки. Мне этот вкус очень нравился, и я старался подольше сохранить его на языке. Однако на этот раз хозяйка направилась домой кратчайшим путем, и её юбки шелестели передо мной торопливо, требуя не отставать. Она прошла прямиком в свою комнату, и служанка, крепкая деревенская девушка, копившая деньги, чтобы выйти замуж, получила нагоняй за то, что не успела застелить постель и проветрить спальню к приходу хозяйки.

— Принимайся за дело! — сердито велела донья Эмилия. — Чтобы через десять минут всё убрала. Я хочу поработать за письменным столом. Терпеть не могу кавардак!

Хозяйка спрятала вуаль^[10] и чётки, с которыми ходила на мессу, закатала рукава почти до локтей, а затем вынула чернильницу и перо. И я понял: она не забыла! Она в самом деле намерена учить меня буквам.

Начали мы с А и до обеда одолели ещё три буквы, подряд, по алфавиту. Пока хозяйка объясняла, какой звук стоит за каждой буквой, до меня дошло самое главное: я научусь не только писать, но и читать! Когда она легла отдыхать после обеда, я рьяно принялся выписывать буквы, потому что у хозяина имелась целая библиотека, много томов в кожаных переплётах, и я мечтал узнать, о чём говорится в этих книгах, почему он проводит над ними долгие часы: сидит как зачарованный, читает вслух, смеётся, восклицает, а потом поминает их при каждом удобном случае, да ещё с таким удовольствием.

Хозяин мой был худощав и смугл, кожа его отдавала в желтизну после множества лихорадок, которые мучили его всю жизнь. Он вообще всегда недомогал. Но в порту, у причалов, у него имелись склады и конторы, где сидели приказчики, и он отправлялся туда каждое утро. Завтрака его организм решительно не принимал.

— Моя печень просыпается только после быстрой ходьбы, — говорил он хозяйке, когда она настаивала, чтобы он всё-таки позавтракал.

На неё порой накатывала чрезмерная требовательность, а поскольку сама она поесть любила, то и мужа пыталась заставить: то варёное яйцо подсунет, то кусочек рыбы в винном соусе, то какое-нибудь лакомство. Возвращался хозяин обыкновенно около трёх часов дня и обедал — весьма и весьма умеренно. Тут уж хозяйка закатывала настоящие сцены: она его так любит, а он её так расстраивает! Она сама для него стряпает, а он совсем не ест все эти чудесные деликатесы! Сидит на варёных овощах да сухих хлебных корках!

— Ты питаешься, как --">