Дмитрий Львович Быков - Владимир Маяковский: тринадцатый апостол. Трагедия-буфф в шести действиях

                            Аудитория

                                     сыплет

                                             вопросы колючие,

                            старается озадачить

                                     в записочном рвении.

                            – Товарищ Маяковский,

                                     прочтите

                                             лучшее

                            ваше

                                     стихотворение.

                            <…>

                            Пока

                                     перетряхиваю

                                             стихотворную старь

                            и нем

                                     ждет

                                             зал,

                            газеты

                                     «Северный рабочий»

                                             секретарь

                            тихо

                                     мне

                                             сказал…

                            И гаркнул я,

                                     сбившись

                                             с поэтического тона,

                            громче

                                     иерихонских хайл:

                            – Товарищи!

                                     Рабочими

                                             и войсками Кантона

                            взят

                                     Шанхай! —

                            Как будто

                                     жесть

                                             в ладонях мнут,

                            оваций сила

                                     росла и росла.

                            Пять,

                                     десять,

                                             пятнадцать минут

                            рукоплескал Ярославль.

Все описанное – правда. Вопрос задала ярославская студентка Мария Базанова, ее мемуары опубликованы. Вечер прошел в Волковском театре 21 марта 1927 года. Телеграмму о взятии Шанхая зачитал начинающий поэт, главный редактор газеты «Северный комсомолец» Алексей Сурков, впоследствии автор «Землянки».

Сюжет «жизнь дописывает стихи и производит на аудиторию большее впечатление, чем они сами» в советской поэзии (и мемуаристике) не так уж редок вплоть до воспоминаний Светлова о том, как во время фронтового чтения «Гренады» в концерт вмешалась бомбежка и автор понял, что стихотворение затянуто. Поэзия в советской системе ценностей всегда капитулирует перед жизнью – хотя в реальности побеждает. «Лучший стих» помнят, поскольку это хорошо сделано, а о шанхайском восстании марта 1927 года (уже в апреле утопленном в крови по приказу Чан Кайши) знают сегодня только специалисты. Но для поэта такое вторжение реальности оказывается иногда спасительным: вместо трудного (а для Маяковского в 1927 году он действительно труден) ответа о лучшем стихотворении можно сорвать овацию сообщением об очередном завоевании революции.

В случае Евтушенко жизнь тоже вторглась в поэзию, дописав и переосмыслив поэтическую декларацию. Револьвер Маяковского не удалось сделать символом расправы с другими. Сама судьба этому противится, напоминая об опасности – и ущербности – насильственных решений; точно так же и христианский крест, вопреки всем усилиям старой и новой инквизиции, не удается сделать символом расправ. Маяковский остается великим напоминанием о том, что делать поэту, когда жить и писать дальше становится равносильно предательству; о том, как уничтожить себя, когда уничтожается дело, которому ты служишь. Это не для всех, разумеется, – как и жертва Христа не для всех. Это не для того, чтобы повторять: «Другим не советую», – сказано в предсмертном письме, а любимая книга Маяковского-подростка завершается словами еще более откровенными:

                                 Тише, тише, шалунишки,

                                 Пусть меня никто не тронет,