Диана Маркум - Десятый остров. Как я нашла себя, радость жизни и неожиданную любовь

времена года говорите, что хотите. Но в апреле, после добрых дождей, на мой взгляд, невозможно найти более подходящего места, чтобы развалиться на травке, настолько зеленой, что никак не понять, то ли это небо действительно такое синее, то ли смотрится ярче по контрасту с травинкой, которую вертишь в пальцах перед глазами.

Неделя выдалась бурная, и мне пришло в голову, что при каком бы то ни было кризисе хорошая идея – улечься на землю под открытым небом и смотреть вверх.

На гравийную дорожку вырулил грузовик. Водитель вышел из кабины и представился, так буйно жестикулируя, что я тут же поняла: он тот самый, кто мне нужен.

Это был Морайш, жилистый, энергичный португальский иммигрант. Если и есть на свете человек, у которого каждое слово звучит с заглавной буквы и с восклицательным знаком, то это Морайш. Быков звали Аманте и Бриллианте. Между ними было явное сходство, оба – красные голштинцы с белой звездочкой на лбу. Они еще не полностью возмужали – двухлетки, бычки-подростки, весившие каждый больше 800 килограммов. Морайш отдавал им по-португальски команды – налево, направо, – и они слушались. И включал своим любимцам на ночь радио на португальском языке, чтобы им не было одиноко.

Я попросила Морайша провести этот день как обычно, а я буду наблюдать.

– Вем пара ка (идите сюда, ко мне), – сказал он быкам по-португальски, и они подошли.

Он поднял деревянное ярмо, вырезанное одним из его кузенов, и надел им на шеи. Прикрепил его к платформе, стоявшей на шести резавших землю металлических дисках. Поднял высоко перед собой палку и зашагал вперед, точно тамбурмажор ^[1], а быки шли вслед за ним в ногу.

Он дрессировал их, не прибегая к методу кнута и пряника. С самого телячьего возраста выгуливал своих бычков, учил командам «налево», «направо», «стоять», используя палку как визуальную подсказку.

– Эти животные такие умные, не поверишь! И они меня любят. Эти быки любят меня. Если я готов идти – они готовы следовать за мной, – говорил он.

Аманте лизнул его, словно подтверждая сказанное.

Морайш обходил свое поле с палкой в руке. Быки тащили за ним платформу с дисками, взбивая тучи пыли; те оседали, являя глубокие борозды. Солнце сияло как апельсин. Мужчина, животные и вывороченная земля напоминали фреску времен Великой депрессии, прославляющую крестьянский труд прошлого.

Через некоторое время Морайш остановился, подбежал к переносному холодильнику, схватил банку пива, вскрыл ее и запрыгнул на платформу, чтобы завершить вспашку.

Постучал палкой по латунным наконечникам, защищавшим бычьи рога.

– Левантен а кабеса (подними голову), – сказал он им, и они повиновались.

Зазвонил его телефон, и Морайш покатился на платформе по полю, ведя деловой разговор и ловко управляясь с пивной банкой, телефоном и двумя быками. Кто-то проехал мимо на пикапе, и Морайш помахал водителю рукой с зажатым в ней телефоном.

Морайшу с быками потребовалось три часа, чтобы вспахать участок, на который у трактора ушло бы сорок пять минут. Это включая перерыв для того, чтобы дать быкам отдохнуть, пока он сам потягивал ледяное пиво из второй банки.

– Это намного труднее. Это настоящая работа. Но поверь, я со своими быками намного счастливее, чем был бы с трактором, – говорил он мне.

Закончив намеченную на день работу, Морайш спрыгнул с платформы, точно гимнаст, в момент приземления вытянув руки над головой.

– Это моя жизнь! – воскликнул он.

Морайш сказал, что по утрам занимается перевозкой скота ради заработка и очень неплохо этим живет. Он вполне мог бы позволить себе трактор. Но быки – его связь со «старой родиной», которую он покинул подростком: с Азорскими островами, девятью клочками португальской земли, окруженными Атлантическим океаном как минимум на полторы тысячи километров в любую сторону. Поэтому он пахал так, как пахали в его детстве на островах – и, по его словам, по-прежнему пашут сегодня.

Морайш вытащил из перчаточного отделения своего грузовика потертый красный фотоальбом и стал показывать мне фотографии зеленых азорских полей, разделенных изгородями из сиреневых гортензий. Показал волны, разбивающиеся о черный вулканический камень, и свой старинный каменный дом у моря, дом, в который он возвращался каждое лето.

– Воздух там такой чистый, такой славный! Океан

--">