Джон Диксон Карр - Жизнь сэра Артура Конан Дойла. Человек, который был Шерлоком Холмсом

жилет бородой, густой шевелюрой, обрамляющей лоб, и манерами слишком скромными и робкими для человека столь незаурядной внешности. Его жена старалась, чтобы он был одет хоть небогато, но прилично. Лишь в его глазах, когда он поглядывал по сторонам и в направлении кухни, можно было заметить выражение юмора и проницательность.

Рисовать было темно. Над Эдинбургом нависла дымка, дул восточный ветер, монотонно моросил мелкий дождь. Но не это явилось причиной, по которой человек в долгополом фраке отложил в сторону кисть, стараясь не запачкать красками дубовую кухонную мебель Мэри. Через приоткрытую дверь в соседнюю комнату он слышал глухие хлопки щетки о каминную решетку, которую чистила его жена. За этими звуками слышались слова, которыми она поучала их десятилетнего сына Артура.

««Рада заметить, мой милый мальчик, что Холдер намного улучшил твой французский, — говорила Мэри. — Если не возражаешь, сейчас мы обратимся к предмету не меньшей важности».

Итак, Чарльз Элтамонт Дойл оглядывал свою прошлую жизнь.

Он вспомнил себя, когда двадцать лет назад прибыл из Лондона на железнодорожную станцию среди зеленых лугов. Поскольку он был младшим сыном в знатной семье, его перспективы казались неплохими. Его назначили помощником господина Роберта Мэтисона, возглавлявшего ее величества Управление работ, с первоначальным окладом 220 фунтов стерлингов в год. Обратите внимание — первоначальным! Архитектор по профессии, Чарльз Дойл полагал, что обязанности его будут главным образом связаны с архитектурой. Поэтому у него должно оставаться много, свободного времени, чтобы уделять внимание занятиям живописью, к которой у него был талант, как это делали братья. В голове роились планы, связанные с божественными, комическими, гротескными сюжетами. Он с интересом осваивал Эдинбург и писал отцу длинные письма с чернильными зарисовками. На него произвел сильное впечатление возведенный на скале серый замок; он восхищался высокими, спускающимися с гор домами Кэнонгейта, «своего рода рая для влюбленных в живописные пейзажи», но его оттолкнул вид дворца Хоулируд, который чем-то напоминал ему то ли тюрьму, то ли сумасшедший дом.

Людям, с которыми он встречался (большей частью благопристойные католики), нравился этот застенчивый молодой человек, а ему нравились они. Но некоторые черты шотландского характера поначалу сильно озадачивали его.

Он никак не мог забыть свой первый новогодний вечер, когда после продолжавшихся до полуночи торжественного чаепития и бесед на религиозные темы весь Эдинбург вдруг настолько невероятно запьянел, что к двум часам на улицах как будто начался шабаш ведьм. Шумные толпы шотландских горцев, появившись неизвестно откуда, плясали в гостиной госпожи Макдональдс. Испытывая нехорошие предчувствия, Чарльз вызвался проводить до дому двух юных особ.

«Дорогой сэр, — сказал его друг господин Маккарти, вынимая из кармана кастет, — возьмите это. У меня есть еще один для себя».

«Вы думаете, придется драться?»

«Конечно, дорогой сэр. Размозжим башку каждому, кто попытается напасть на нас; и я не сомневаюсь, что мы благополучно проводим девчат».

А потом, в августе 1850 года, произошло великое событие, всколыхнувшее весь его патриотический пыл. Да, действительно, большая часть утомительной работы, из месяца в месяц состоявшей из вникания в пустяковые детали, ложилась на его плечи. В восемнадцать лет он был слишком восторжен, чтобы замечать это. Королева и принц Альберт с детьми собирались нанести визит в Эдинбург.

С крыши дворца Хоулируд, куда он поспешил, чтобы стать свидетелем подъема флага, Чарльз Дойл видел пары подходившего к станции поезда. Гонцы в ярко-красном проскакали вперед, чтобы очистить путь. Огромная толпа на холме, размахивая белыми платками, орала приветствия приближающемуся паровозу. Когда королевские экипажи с шумом въехали на территорию дворца вслед за холеными лошадьми, Чарльз подумал, что молодая королева Виктория «не очень хорошо выглядит, и лицо красное». Однако она легко и без посторонней помощи выпрыгнула из экипажа. А эхо от пушечного салюта все еще доносилось со скалы, на которой стоял замок.

Тем не менее в те давние времена Чарльз Дойл никак не мог избавиться от приступов тоски по дому. Он скучал по отцу, по трем братьям и сестре Аннетт. Каждое письмо от брата Ричарда — Дика Дойла, ведущего художника журнала «Панч», — нагоняло чувство --">