Катерина Анатольевна Шпица - Жизнь в эпизодах

провожают, заботливо попросив присесть на дорожку. Прошло вечных полчаса, и тут громкоговоритель плюнул трещащей нотой новой «песни» – Анатолий всем телом подался к выходу на трап. И как только тело могло так опередить звук… А звучало: «Пермь не принимает, покиньте зал вылета до новых распоряжений». Внутри все оборвалось. Так вот почему он так волновался. Задержку рейса объявили минимум до утра. А ведь утром, максимум днем, Галю надо уже забрать. Оставаться в аэропорту было немыслимо трудно. И Анатолий, стряхнув разочарование и отчаяние с плеч, стал думать, как ему действовать.

В это время, отдав свою новорожденную дочь после вечернего кормления, как полагается, нянечке, которая унесла ее в общую детскую, Галя сидела в палате совершенно одна, неприкаянно озираясь по сторонам и мучаясь вопросом: «Как быть?» На нее с соседних коек смотрели с немым укором завитки свернутых матрасов. Всех выписали еще до полудня. Под окном то и дело раздавались смех и умиление на разный лад, пока поток выписывающихся и встречающих не иссяк. А Галина Федоровна Карповская теперь терзалась в палате, оставшись одна среди этих разноцветных матерчатых улиток, которые отправили в жизненный путь состоявшихся матерей с их детьми – новыми людьми – и отдыхали до следующих. Они будто молча упрекали Галю за то, что она задерживается. Женщина мучилась дилеммой: дожидаться застрявшего в Сыктывкаре мужа или выписаться в срок. Вопросов было много: «Придумает ли он что-то или нет? Почему не принимает Пермь?» И как было странно, что ее выписывают, как обычную родильницу, ведь у Кати явные признаки недоношенности. Еще бы, на месяц с лишним раньше родилась, и никакие внутривенные препараты, которые кололи Гале несколько часов, ее не остановили. И даже кювез не понадобился. Вот и говори после этого, что у 8-месячных низкая выживаемость.

Галя всегда отличалась гиперответственностью и повышенной совестливостью и, как истая комсомолка, не любила попирать справедливые правила (она даже родила в день рождения комсомола!). Но из роддома ее гнал не системный характер. Представить одинокую ночь, когда она и днем-то вздрагивала от каждого плача из далекой детской, Галя не могла. Сердце от этих звуков разрывалось. Как продолжать быть тут, когда уже утром можно будет прижать к груди дочь и никому не отдавать, ни в какие чужие, хоть 300 раз профессиональные руки, а самой оберегать ее недостаточно заросший родничок, пеленать и мыть. И почему только нельзя быть с ребенком в роддоме вместе, кто придумал эти свидания по часам?!

Где-то там в Сыктывкаре Толя с холодной испариной на лбу и с застывшим взглядом светлых серых глаз, обращенным внутрь, пытался изобрести из воздуха осточертевшего аэропорта машину времени и не мог себе представить, как же это он не заберет из роддома дочь, а Галя – тут в палате не могла представить, как можно было бы добровольно отказаться от воссоединения с дочкой сию минуту и ждать мучительно еще сутки.

Анатолий купил билет до Кирова, прилетел туда, но ситуация в Перми не менялась, и он помчался на железнодорожный вокзал, где все подходящие поезда уже ушли, и впереди был чудовищно большой перерыв, беспощадный – до самого вечера…

Он позвонил Гале в роддом, а она из телефонной будки, не пускаясь в долгие объяснения, решительно сказала, что всех выписали и ждать не собирается. В ее голосе был будто взгляд в сторону, но своим неусыпным взором через разделяющее людей пространство она смотрела не на мужа. Галя делала стены прозрачными, чтобы видеть дочь присущим лишь матерям зрением. Анатолий не стал спорить. Что в голове у едва родившей, да еще в таких обстоятельствах, женщины – сложно вообразить. Но, что греха таить, обиделся. Интересно, пройдет ли обида, пока доберется, примирится ли разум с сердцем и с каким чувством он явится на порог? И как же получилось, что Катя так рано родилась? Все ли с ней хорошо?

* * *

Пожалуй, то, что мой папа не успел на выписку из роддома – самый драматичный момент в истории нашей семьи. Могу себе представить его досаду и боль. Мне самой до сих пор за папу обидно. Когда я представляю всю ту самолетную западню, мне вместе с ним горько, хочется вернуться туда, изменить хоть что-то, чтобы он успел, чтобы у него не было даже в самом крохотном уголке сердца этой неутоленной тоски, этой, в контексте всей жизни, не такой уж большой ранки, которая до сих пор нет-нет да вспомнится и саднит. В семейном архиве есть той --">