А. П. Лепшей - Первый выпуск

проваливаясь в снег и снова вставая, мы продвигались вперед, ежеминутно готовые к тому, что очередной нарастающий отвратительный вой приближающейся мины вот-вот замкнется на тебе. Справа и слева бежали красноармейцы, тоже падали. Поднимались, увы, не все, но те, что поднимались, уверенно приближались к маячившим впереди строениям станции. Между поклонами разрывам мин я успел заметить в первой цепи наступавших ладную фигуру Балашова.

Уже совсем стемнело, когда наступавшая рота достигла каменного сарая. Там по распоряжению старшего начальника решено было переждать до утра.

В сарай набилось человек сто. Темно. А где-то совсем рядом притаились финны. Нет-нет, да и прозвучит орудийный выстрел или пулеметная очередь.

Стоя у раскрытых ворот, я достал папиросу, чиркнул спичку, и тут же, через несколько секунд в десятке метров от сарая громыхнула мина. Все бросились вглубь сарая.

- Это кто в воротах сигнал финнам подавал? - послышался в темноте чей-то грозный голос. Его поддержали:

- Найти надо! Расстрелять!

Никто, правда, искать “диверсанта” не стал. А с рассветом снова пошли в наступление.

...13 марта 1940 года на советско-финском фронте замолчали пушки. Но ненадолго. Через год с небольшим здесь, на подступах к Ленинграду, как и на всем протяжении нашей границы, развернулись ожесточенные сражения.

Начало Великой Отечественной войны застало меня в Пензе, где я после действительной военной службы работал в молодежной газете заведующим военно-физкультурным отделом. Через несколько дней газету закрыли, а мне приказали надеть вновь военную форму, но уже офицерскую. На этот раз надолго - на 30 лет!

Шли месяцы, годы. На смену пузыристому галифе пришли брюки навыпуск, к незаменимой гимнастерке добавился китель, ушли в прошлое петлицы с “кубарями” и “шпалами”, на плечи легли погоны со звездочками, количество и размер которых тоже менялся, а я все также, изо дня в день, по утрам, облачался в армейскую форму и шел выполнять обязанности, предписанные уставами и распоряжениями начальства. Всевластие приказа диктовало все: и место службы, и постоянную готовность к выполнению любой задачи, и весь уклад твоей жизни. А нести службу поначалу мне надлежало в Пензенском артиллерийско-минометном училище, потом в Вольской высшей офицерской школе, и только в самом конце войны удалось перейти на свою “кровную” работу - в редакцию газеты Приволжского военного округа “Красноармеец”.

Последовали три десятилетия беспокойной военной журналистики. Сколько гарнизонов в Поволжье и Белоруссии объехал, сколько километров по пыльным, разбитым танками дорогам учебных полигонов прошагал, сколько раз по сигналу тревоги вскакивал с постели и, схватив приготовленный походный чемодан, убегал в ночь, в неизвестность! Этого и не упомнишь.

Но не только дела военные составляли круг обязанностей. Профессия журналиста посылала на нефтепромыслы Второго Баку, авиационные куйбышевские заводы, грандиозные площадки строившихся гигантских гидроэлектростанций на Волге, на колхозные просторы Полесья, в дубравы Беловежской пущи. Побывал в шести странах, причем, если в Финляндии, Польше, Чехословакии, Румынии мимоходом, а в Болгарии в течение месяца знакомился с жизнью гостеприимных “братушек”, то в Восточной Германии прожил почти десять лет, исходил и изъездил ее вдоль и поперек.

Редко там встретишь город, где бы не было воинских захоронений времени минувшей войны. Безмолвно стоят стелы, обелиски с высеченными на них нашими отечественными фамилиями. Их тысячи, сотни тысяч. Где-то там покоиться и прах моего одноклассника Артема Кузоро. Свой жизненный путь он закончил на земле Неметчины. Я не знал тогда об этом, иначе нашел бы, обязательно постарался бы найти могилу друга, поклонился бы его светлой памяти.

В 1970 году я вышел в отставку, но и еще в течение двадцати лет, работая в оборонном обществе, занимался военной тематикой. Так что можно сказать: вся активная, сознательная жизнь отдана армии.

Вскоре после войны в очередной приезд в Брахлов я забрался на чердак нашего дома. Среди старой домашней рухляди нашел самодельный блокнот, исписанный неровным, ломаным почерком. Некоторые страницы порваны, буквы расплылись от попавшей влаги. Сразу узнал: дневник 1934 года. Учащенно забилось

--">