Глеб Александрович Горышин - И дева плачет на рассвете... Весенний рассказ

мне приходит на память руководитель театра в Тарту, режиссер, теоретик искусства, мыслитель Каарел Ирд. Бывало, он приезжал с театром на гастроли в Ленинград, перед началом спектакля обращался к залу примерно с такой речью: «Сейчас вы увидите пьесу того времени, когда в Эстонии был капитализм. Да, было такое время... Нынче мы жалуемся: в магазине нет того, нет другого. При капитализме в Эстонии в магазинах было все, но тогда была другая важная проблема: у одних были деньги, у других денег не было. Это вам может показаться непонятным, но так было. Да!»

Ну вот, теперь так стало у нас, теперь нам это понятно, а милого, умного, все понимавшего Каарела Ирда давно нет в живых. На дворе студено, в доме тепло. Дом — дача Литфонда; в Комарове пять дач: сборные домики за общей оградой. В одной из дач в последние свои годы обитала Анна Андреевна Ахматова, по соседству жили поэты Гитович, Клещенко; на Комаровском кладбище, осененном заглавным ахматовским крестом, могилки Гитовича, Клещенко поблизости от пантеона Ахматовой. Об этом чуть дальше.

Я снимаю полдачи у Литфонда, обанкротившегося наряду с Союзом писателей. Дом творчества писателей в Комарове больше пустует: писателям не из чего платить за эту свою привилегию, затаились по закутам. Иногда в Дом заезжают финны, наши богатые, еще кто-нибудь...

Так вот весна... вчера посыпала градом, сегодня снегом, отступила куда-то за леса, там затаилась. Сходил в ближний лес, спилил ножовкой сухую сосенку, наделал дров, истопил плиту, сварил супешник с той рыбой, какая есть в продаже. Картошки, морковки, да луку побольше: у меня как бы луковый суп. Толику рису, чтоб вышло гуще: первое и второе в одной кастрюле. Варю на Пасху уху...

Слушаю по «Свободе» профессора Грушина, профессор нас убеждает, что Россия суть терра инкогнита — непостижимая величина: все программы, предложенные в последнее время для обретения себя как государства с будущим, обернулись пшиком. Что с нами случилось? Что происходит? Никто не знает, ответа нет. Нами владеют трансцендентальные силы; социологи в полном прогаре, политики вякают не о том. Куда идти? Мы не знаем, однако идем, нас ведет инстинкт жизни, мы погружены в бессознательную экзистенцию. Профессору Грушину возразили Явлинский, Зюганов, Жириновский, но как-то вяло, сквозь зубы. Профессору Грушину — интуитивисту — много легче, чем позитивисту, левому или правому, коего могут упечь в тюрягу при любом повороте.

Прочел роман Коллин Маккалоу «Поющие в терновнике» — великий женский роман о естественных человеческих судьбах без социально-политической мотивации: муж, жена, родители, дети, старые, молодые, мощная, всепоглощающая природа в Австралии — бури, паводки, засухи, кенгуру, попугаи, змеи, поющие птицы; иссушающие и исцеляющие труды себе во благо и во благо Австралии; деньги, богатство, страх нищеты, пылкое томление плоти, укушенное любовью сердце; смерть близких, рождение несмышленых, приобщение к сладостному, горестному плоду знания — и к Господу Богу. Роман о разумных бесстрашных австралийских собаках — пастухах овечьего стада, основы всего. Овцепасу без собак в австралийской пампе нечего делать. Хороший роман о благах первоначального, ковбойского, колониального капитализма, коего у нас, горемычных, не было и не будет.

Хотя простору хватает и всяких ураганов, и собаки у нас не дуры, только нет кенгуру. Читал роман «Поющие в терновнике», расчувствовался, даже всплакнул.

Главная привилегия писателей в Комарове состояла в том, что их хоронили на местном кладбище, в сосновом лесу, по дороге на Щучье озеро. Я прихожу на комаровское кладбище как будто в писательский клуб на Шпалерной улице, нынче сгоревший, как говорят, от стыда: писатели перессорились. Почти каждая могила в некрополе в Комарове, почти каждое имя на камне для меня встреча с самим собой, когда-то бывшим; здесь почти в полном составе мое близкое дружеское окружение, литературная среда, из которой я вышел. То есть здешние покойники были когда-то живехоньки, как могли, на меня повлияли (и я старался на них повлиять); теперь их нет; перед лицом их надгробий я как бы долгожитель. У профессора Григория Абрамовича Бялого проходил в университете куре по Достоевскому, впервые докумекал, что Федор Михайлович не для курса, а для пожизненного хождения к нему за ответом, кто я таков. Профессор Лев Абрамович Плоткин... преподал мне уроки советской литературы, доказал, как дважды два четыре, что соцреализм — --">