Александр Вадимович Панцов - Чан Кайши

местного даоса-гадателя, и он первоначально соединил клановый иероглиф с иероглифом «цзянь», являющимся синонимом иероглифа «кан» («здоровый»), но потом, приглядевшись к расположению звезд, посоветовал использовать в имени мальчика иероглиф «тай» («спокойный», «великий»). Вышло красиво: Чжоутай («Совершенно спокойный» или «Безгранично великий»).

В августе 1903 года в возрасте пятнадцати лет этот мальчик отправится в крупный портовый город Нинбо в 40 километрах от его деревни сдавать экзамены на первую ученую степень сюцая (дословно — «расцветший талант»), без получения которой нельзя было и мечтать занять чиновную должность. Перед поездкой он возьмет себе новое имя, выражавшее его благородные помыслы: Чжицин («Стремящийся быть честным»). В 1912 же году, уже будучи известным революционером, он выберет себе еще одно — величальное — имя, которое должно будет использоваться в особо торжественных случаях — Цзеши («Твердый как камень»). Иероглифы «цзе» и «ши» он заимствует из классической древнекитайской книги «И цзин» («Книга перемен»), сборника гадательных гексаграмм и триграмм — разнообразных сочетаний прямых и прерывистых линий, символизирующих различное соединение сил света и тьмы (то есть ян и инь) и использовавшихся в эпоху Чжоу (1121 или 1066–221 годы до н. э.). В этой книге в афоризме ко второй линии шестнадцатой гексаграммы говорится: «Лю эр, цзе юй ши, бу чжун жи, чжэнь цзи» («Вторая, прерывистая, линия указывает на человека, твердого как камень. <Он проникает в суть вещей>, не дожидаясь, пока они изменятся; он все делает совершенно правильно, и его ждет удача»). Именем Цзян Цзеши он подпишет свою первую статью в журнале «Цзюньшэн» («Голос армии»), который начнет тогда издавать. На кантонском диалекте Цзян Цзеши звучит как Чан Кайши, и именно так Цзяна станут называть в самом начале 1918 года, когда он приедет на юг, где в то время начнет набирать силу китайское национально-освободительное движение.

Незадолго до южного периода, в 1917 году, он выберет себе и еще одно имя, которое ему самому будет нравиться больше других, — Чжунчжэн («Срединный и правильный»). Его он тоже возьмет из «И цзина», из комментария ко второй линии шестнадцатой гексаграммы: «“Бу чжун жи, чжэнь цзи”, и чжун чжэн е» («<То, что “Он проникает в суть вещей>, не дожидаясь, пока они изменятся, <и то, что> он все делает совершенно правильно и его ждет удача”, показывает срединная и правильная позиция <линий>»).

Но это будет позже, а пока семейство Суаня продолжало выполнять традиционные обряды. Родителям роженицы, жившим в соседнем уезде, за горой Сюэдоушань, в 25 километрах от Сикоу, послали петуха — возвестить о рождении внука. (Если бы родилась внучка — послали бы курицу.) Самого мальчика на несколько часов положили на собачью подстилку, чтобы был «здоров, как собака», а губы его смочили мясным бульоном, дабы был богатым и счастливым. Мальчик выглядел здоровым, да и то, что он был рожден в год Свиньи, сулило хорошее будущее: люди, рожденные в этот год, бывают, как правило, честны и искренни, тверды в своих убеждениях и не боятся трудностей. У матери, правда, совсем не было молока, но Суань нанял кормилицу.

Семья Суаня была одной из наиболее уважаемых в деревне. Она владела более 30 му рисовых полей (1 му равняется шести с половиной соткам), бамбуковой рощей и несколькими чайными кустами. И Суань, и его старший брат считались образованными, хотя и не смогли сдать экзамен на соискание ученой степени сюцая. Суань сдавал участок земли в аренду и содержал соляную лавку, в которой помимо соли торговал вином и известью. И соль, и вино находились в государственной монополии, но семейство Цзянов, используя гуаньси (связи) в верхах уезда, смогло приобрести лицензию. В лавке Цзянов всегда толпился народ: многие приходили даже не за покупками, а за советом в разрешении споров или просто послушать умных людей.

Лавка, на втором этаже которой жила семья, стояла во дворе, обсаженном бамбуком и жасмином. Кругом, насколько хватало глаз, высились горы и холмы, покрытые вечнозелеными деревьями и кустами. На берегу реки женщины полоскали белье, а по мелководью бродили мужчины с гарпунами для ловли рыбы. Веяло тишиной и покоем. Не случайно великий поэт Танской династии Ли Бо (701–762), посетивший эти места, сравнил тихо журчавшую Шаньси с «прекрасной и застенчивой девушкой», а его гениальный современник Ду Фу (712–770) написал: «В --">